«Good bye, Petrovski!», или Расколдовывание «закрытого города»

Версия для печати

«Чтобы победить, патронов и пушек недостаточно — нужно еще выйти из навязанного нам, за четыре поколения, оккупационного дискурса», — Оксана Забужко.

 Время признаться: Днепропетровск всегда, еще с советских времен, казался мне городом более проблемным, нежели Донецк. Общего между ними таки много: оба — печальные монстры-байстрюки индустриализации советского (крепостного) типа, а такая индустриализация за два-три поколения парализует общественную волю. Формируя в населении, «закрепленном» за предприятиями, глубокий и трудноизлечимый патерналистский комплекс — привычку слушаться начальство и воспринимать его своеобразной «силой природы», наделенной властью как наказывать («чтобы порядок был»!), так и кормить («раздавать» зарплату и соцблага), и обязательно — защищать (показательны здесь, кажется, никем из социологов до сих пор не проанализированные настроения по пылающим городам весной 2014-го: Харьков — не менее, казалось бы, индустриальный центр, и к тому же «обнаженный» приграничный город, но я еще ни от одного харьковчанина не слышала, что тогда «Гепа спас город», — а вот днепрян, убежденных, что обязаны миром в своем городе «лично товарищу Коломойскому», встречала не меньше, чем дончан, которые в трагедии своего до сих пор обвиняют, так же «лично», Ахметова — «не защитил». И ни одного «масштабирования» такая картина мира не предусматривает: вот это и есть мышление, говоря словами Хвылевого, не «горожан», а «фабричных»).

«50 оттенков черного»

И хотя на первый взгляд у Днепра-Кодака-Екатеринослава-Сичеслава вроде бы должно было быть больше шансов «стать европейским городом» — благодаря несопоставимо более долгой исторической памяти (уцелевшая «память камня» — далеко не последний фактор устойчивости любого города перед «заглаживанием» оккупации, кто не верит — спросите пражан!), а также архитектурно, по способу организации пространства, Днепр еще строился «по-европейски» (его «зеркальная копия» — Хельсинки — наглядный пример, как такой город может выглядеть в свободной стране!), тогда как бедная Юзовка так и осталась «поселком вдоль дороги на шахту», то есть образцом уже чисто русского градостроительства, — но, как в известном анекдоте, «есть нюанс»: Донецк всю дорогу по-простецкому рубил уголь, а Днепропетровск — поставлял «оборонку» и до 1987 года был «закрытым городом». А ментальность «закрытого города», составленного из засекреченных «предприятий союзного подчинения», — читай, разросшийся до размеров миллионника сталинской «шарашки» — это болезнь не на одно поколение, особенно когда ее не лечить.

Проще говоря, если от «донецкого китча» всегда отдавало гопотой — нестиранными «трениками», засаленными картами и «махачем» в темных закоулках, — то от днепропетровского — гебней: «первым отделом», кабинетными «договорняками» и презрительной ухмылкой на руководящих губах: «Что нам Киев, не Москва ль за нами!». Оно, конечно, что гопота, что гебня — лишь два лица организованного криминала (а между ними еще «50 оттенков черного»!).

Лидер донецкой ОПГ «Люкс» Ринат Ахметов — союз тех самых советских гебни и гопоты

Но стилистическая разница была, и сохранилась и после 1991-го, разлитая в десятках бытовых мелочей — и во время выступлений перед читателями в больших залах я тоже ее всегда чувствовала (у писателя свои «инструменты измерения» температуры больших и малых социальных групп, и еще Камю недаром советовал, чтобы понять чужой город, непременно побывать в городском театре, — а когда ты еще и не среди публики, а сама на сцене, эффективность такого эксперимента возрастает в разы).

Если в довоенном Донецке публика собиралась — на литературный вечер («встреча с писателем» сама по себе было событием, редким в городском пейзаже!), то в Днепропетровске, что до войны, что в настоящее время, — именно «на украинское мероприятие», нарочито, как на политическую манифестацию: так где-нибудь в канадской или австралийской диаспоре «на украинское» идут не потому, что интересно, а потому, что «патриотично». И этот «эффект гетто», «мобилизованнго под угрозой меньшинства» оставляло ощущение куда более несокрушимой «крепости совка», чем всеми ославленный в таком качестве Донецк.

Невольно вспоминались — и Брежнев со Щербицким и всем сонмом «пролетарских интернационалистов» («Всесоюзная кузница кадров»!), и то, что именно здесь была «столица» одного из самых тяжких преступлений против человечества в ХХ веке — советской карательной психиатрии (знаменитая Днепропетровская психушка, этот символ абсолютного и беспросветного мрака, которая когда-то обязательно займет свое место в учебниках мировой истории в разделе «Эксперименты над людьми» — на одной странице с Аушвицем и южноафриканским Грефсвельдом). А у таких мест, что называется, «плохая карма» — особенно если ее «не чистить».

Словом, выглядело так, что Днепропетровск все годы независимости продолжал сохранять скорченную позу советского «закрытого города» — города, угнетенного и запечатанного как чугунной крышкой, государственным террором. Была ли это только «фантомная боль» (так называемая «травма второго поколения»), или еще и «подогрев» от каких-то невидимых аутсайдеров, местных реалий — судить не мне. Но начиналось это торжество так и не снятого с «горла» города имперского сапога — таки с вокзала: с того самого памятника Петровскому.

Только сойдя с поезда, ты сразу, как проваливаясь во времени на 80 лет назад, воочию видел — «чья власть», и «кто здесь хозяин»: те же, что пришли сюда зимой 1919-20 годов. Те, что усеяли когда-то цветущую Екатеринославщину трупами и забетонировали, чтобы и памяти не осталось. Те, что убили моего любимого здешнего уроженца, великого писателя (настолько, насколько вообще может быть большим романист в 34 года!) Валерьяна Пидмогильного, и уничтожили его рукописи, и на 60 лет «запечатали» его имя. Потому что это была их работа — уничтожать, и это единственное, в чем они были профессионалами. Все остальное, что они делали на этой земле с несколькими поколениями ее населенцев, было более или менее производным от этого основного умения.

В тему: Расстрелянное возрождение Неизвестная история писателей из рассекреченных архивов КГБ

Украинский коммунизм: Петровский против Эллана

Есть в нашем знании о себе как сообществе и о том, как мы оказались там, где теперь «имеем, что имеем», одна, кажется, совершенно нетронутая тема — это судьба так называемого «украинского коммунизма» (на самом деле — мощного и массового, в первых декадах XX века, украинского левого движения): именно того, что был уничтожен большевиками.

Но прежде чем уничтожить, они его профессионально, «по-гибридному» отъюзали — чтобы украинские политические элиты левого направления (те, которые не эмигрировали на Запад после поражения УНР) помогли пришлым «гиви-моторолам» «примирить» этот чужой и непокорный край, где каждый дядько держал на чердаке обрез (читайте «Повстанцев» Пидмогильного!) и чихать хотел на советскую власть со всеми ее «продразверстками» (кадров местного происхождения, «захарченко и плотницких», то бишь, извините, «петровских и чубарей», в руководстве КП(б)У было на порядки меньше, чем сейчас на ОРДиЛО,- по пальцам пересчитать, — а на самих штыках, как известно, ни один оккупант долго не усидит).

В тему: Удушение Украины как русская национальная идея

На «примирение» Украины ушло 10 лет (1923-1933), и этот период мы и называем то «нэпом», то «украинизацией», то «расстрелянным возрождением», хотя следовало бы — политической войной: все те 10 лет она шла яростно и отчаянно, и уже само появление СССР как надгосударственного бразования (а не «России с национальными автономиями», как изначально настаивал Сталин!) — это заслуга не Ленина и не Троцкого, а в первую очередь — украинских «боротьбистов» и их руководителя, Василия Эллана-Бакитного (это был вообще судьбоносный для всей нашей подсоветской истории человек — в независимых странах биографии таких деятелей становятся бестселлерами и блокбастерами).

«Боротьбисты» согласились влиться в КП(б)У, но на своих условиях, будучи уверены, что смогут реформировать ее «изнутри», «массой», и так сохранить за советской Украиной самостийность, — и на их условия Москва тогда была вынуждена пойти. В 1920-е Эллана еще открыто называли в партийной прессе «основателем СССР». Сегодня как политика его не упоминают вовсе — за широкой спиной «всеукраинского старосты»-голодоморщика украинцам осталась в поле зрения из всей их бурной истории одна-единственная традиция «политического руководства» — та, которая вот уже 90 лет утверждается в Москве: так сказать, ОРДиЛО форевер.

За символический маркер нашего поражения в той первой российско-украинской войне принято считать двойное самоубийство во время Голодомора двух ведущих украинских коммунистов — Хвылевого и Скрипника. По состоянию на 1934 год Украина была полностью «зачищена»от основных своих «незалежницких» сил — политических и культурных элит и «свободного фермерства» (крестьянства).

Столицу можно было переносить в во вражеский («петлюровский») Киев. И вот тогда в «разжалованном» из столичного статуса Харькове состоялась еще одно, менее известное, но не менее символичное знаковое событие — ночью, тайком, «неизвестные» сбросили памятник Василию Эллану (не простил Сталин покойнику своего проигрыша в 1923 году!). Под «украинским коммунизмом» в дальнейшем стали понимать исключительно то, что на самом деле было колониальным анклавом кремлевской власти — «кузницу кадров», от Григория Петровского вплоть до Петра Симоненко включительно.

В тему: 7 ноября: у врагов народа — праздник. Как коммунисты уничтожали Украину

О поражениях и победах

К чему я это все напоминаю? К тому, что мне абсолютно все равно — кто, ​​почему и насколько удачно организовал снос памятника в Днепре, и до сих пор «запечатанном» именем нашего «первого ОРДиЛОвца». Не хочу никого обидеть, но в этой ситуации исполнитель вообще неважен (как уже написали в соцсетях, «Считайте, что это сделал я!» — и я готова подписаться под этим заявлением).

Это историческое событие в жанре «чистой семиотики» — культурно-символическое. Потому что с точки зрения семиотики никакой разницы между «свежим» памятником Сталину в ОРЛО и «несвежим» памятником Петровскому в Днепре — нет: оба являются «властными метками» оккупационного режима. Оба глорифицируют, «увековечивают» и программируют украинское поражение в той «большой гибридной войне», начавшейся в 1918-м, не прекратившейся и после 1991-го, а в 2014-м вышедшей на третий (если считать вместе с периодом УПА) «горячий» тур. И все «возмущение актом вандализма», когда от таких меток избавляются, — это только другой способ прокричать «Путин, приди!».

Если мы победим — все наши прошлые поражения, с Голодомором включительно (sic!), для наших внуков и правнуков в будущем станут «тактическими». Уроками для усвоения, как у всех успешных наций. А чтобы победить, патронов и пушек недостаточно — нужно еще выйти из навязанного нам, за четыре поколения, оккупационного дискурса, который всей своей тотальностью, от памятников убийцам до каждого «так исторически сложилось», ежедневно и ежесекундно велит нам согласиться на поражение. Так вот, в Днепропетровске сделали для такого освобождения решительный шаг. Сдвинули крышку.

Поэтому скажем просто, всею соборной Украиной: good bye, Petrovski! Привет, Дніпро!

—

Опубликовано на сайте Deutsche Welle

Перевод: Аргумент

В тему:

• Декоммунизация: враги народа и их преступления
• Декоммунизация = Дерусификация
• Декоммунизация. Как будет работать закон о запрете