Власовцы. Воспоминания

Версия для печати

Русские и украинские националисты, вместе воюющие против большевиков — это уникальный исторический прецедент, с треском рвущий устоявшиеся шаблоны, стереотипы и штампы. История 567-й разведэскадрона Чавчавадзе и разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР.

Данный материал посвящен истории разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР (РОА) и, в первую очередь, одной из его составных частей — 3-му разведэскадрону, который до своего попадания в ВС КОНР был 567-м разведэскадроном Вермахта (русской добровольческой частью при 56-м танковом корпусе Вермахта ) под командованием ротмистра (капитана) ВС КОНР Георгия Чавчавадзе.

История данного эскадрона интересна тем, что эта была единственная воинская часть из всех входящих в ВС КОНР, продолжившая вооруженную борьбу против коммунистов уже после окончания Второй Мировой Войны, сотрудничая с УПА и словацкими националистами. Уже один этот факт весьма примечателен и делает военную биографию данной части, особенно ее командира, довольно нетривиальной и заслуживающей пристального внимания со стороны тех, кому интересна история русского антикоммунистического сопротивления и Русского Освободительного Движения.

Русские и украинские националисты, вместе воюющие против большевиков — это уникальный исторический прецедент, с треском рвущий устоявшиеся шаблоны, стереотипы и штампы.

Командира 567-го разведэскадрона Вермахта и 3-го разведэскадрона в составе разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР Георгия Чавчавадзе смело можно назвать одним из самых порядочных и достойных людей среди тех русских эмигрантов, которые приняли спорное в нравственном отношении решение — бороться против советской власти на стороне нацистской Германии в годы Второй Мировой Войны. При всей неоднозначности данного выбора, Чавчавадзе несомненно входил в число тех русских антикоммунистов, которые сумели не запятнать офицерскую честь и моральный облик русского офицера, так же, как человеческое и национальное достоинство, надев на себя немецкий мундир.

Твердые нравственные принципы, мужество и идейная несгибаемость этого человека делают его одной из самых интересных фигур в Русском Освободительном Движении в годы Второй Мировой Войны.

В материал также включен отрывок из мемуаров бойца разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР Сигзмунда Дичбалиса, рассказывающий об участии разведдивизиона в Пражском Восстании.

В тему: Игорь Гарин: Русский коллаборационизм во время Второй мировой

***

Краткая справка о Разведдивизионе 1-й дивизии ВС КОНР

Разведдивизион 1-й дивизии ВС КОНР примерно на треть или чуть более чем на треть состоял из бывших бойцов расформированной 29-й бригады СС РОНА (экс-каминцев), бойцов 567-го разведэскадрона Георгия Чавчавадзе, прибывшими в лагерь Мюнзинген в феврале 1945-го года, и бойцов антипартизанского отряда бывшего белогвардейца капитана Феофанова (данный отряд, как и эскадрон Чавчавадзе, воевал только на восточном фронте и только против СССР; его боевой путь описан в мемуарах Сигизмунда Дичбалиса — ветерана РОА, бойца этого отряда и разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР, умершего в 2011 году). Командиром разведдивизиона стал бывший начальник разведки РОНА майор Борис Костенко — один из немногих бывших каминцев, занявших ответственную офицерскую должность в ВС КОНР.

В тему: Российские казаки на службе у германских нацистов

***

Чавчавадзе Георгий Николаевич

1921, Харьков

Участник Второй мировой войны и Власовского движения, ротмистр.

В 1938 вместе с матерью выехал в Германию (в числе лиц, обменянных на австрийских коммунистов). В 1940 окончил немецкое военное училище. С 1941 на Восточном фронте. Служил во фронтовой разведке, командир 567-го разведывательного эскадрона LVI танкового корпуса немецкой армии (до января 1945). Участвовал в боевых действиях в Латвии, под Лугой, Великими Луками, Витебском, Вязьмой, Ржевом и так далее. С осени 1941 привлекал в эскадрон русских добровольцев.

С февраля 1945 — в 1-й пехотной дивизии ВС КОНР [Вооружённые силы Комитета освобождения народов России], командир 3-го эскадрона разведывательного дивизиона майора Б. А. Костенко. Участник боёв в Праге 6-8 мая 1945. После роспуска дивизии 12 мая 1945 с группой подчинённых ушёл на восток, до августа 1945 участвовал в партизанском антикоммунистическом сопротивлении в Словакии и Галиции.

После возвращения на Запад участвовал в деятельности НТС [Национально-Трудовой Союз Нового Поколения (февраль 1936 — ноябрь 1942) — Национально-Трудовой Союз (российских солидаристов) (ноябрь 1942 — июль 1957), с 7 июля 1957 — Народно-Трудовой Союз (российских солидаристов)] в Восточной Германии.

Затем из Западной Германии переехал в Канаду. 35 лет был сотрудником при факультете естественных наук Оттавского университета. Автор воспоминаний.

Родственники: жена (урождённая Климова) Ирина Георгиевна — участник Власовского движения в 1944-1945; дети: Андрей, Нина, Николай.

В тему: Игорь Гарин: Русский коллаборационизм во время Второй мировой. Часть 2

Интервью с Георгием Чавчавадзе (публикуется с сокращениями)

- Могли бы Вы поподробнее рассказать о формировании РОД?

- Мы, как русские добровольцы, вели себя на фронте соответственно тому, каков был командир части, командир отряда. И какие были немецкие офицеры, приставленные как обслуживающий персонал, или командиры из своих же русских частей. Я могу говорить только то, что видел. В моем эскадроне. Я организовал три эскадрона, с 1941-го по 1945 год. Два ушли — это было во время отсылки на Запад военнослужащих не-немецкого происхождения.

И у нас было слишком много потерь. Особенно в последний, 44-й год. Я был в кавалерийской разведке при танковой части — 56-м танковом корпусе. Так вот, у нас было правило: раз в неделю собираться всем вместе — от повара до командира. И это было как вече. Никто не читал никаких лекций, просто беседовали, задавали вопросы о том, кто мы есть и почему мы тут. И как рефрен к каждому приказу, как рефрен к каждому такому собранию всегда было: по нам судят русские о русских. Немец может пойти и взять корову. Мы будем голодать, но не можем. Немец может содрать валенки с проходившего мимо.

Мы будем босиком ходить, но снять не можем. И это как азбука была затвержена: мы собой что-то представляем. Но были части, особенно в так называемых восточных батальонах, где на эту сторону нашей жизни, всей нашей борьбы не обращалось внимания. Там был немецкая военная дисциплина. Немецкая военная дисциплина запрещала грабить, насиловать, но немцы в определенных частях и убивали, и насиловали, и грабили. Но не в пехотных полках, не в танковых дивизиях, не в организованных военных частях. Это были отдельные группы, которые существовали сами по себе.

Между прочим, разведотделы, в которых были главным образом балтийцы и которые принадлежали армейским структурам и структурам главного командования, — вели себя отвратительнейшим образом. У нас с ними доходило до перестрелок. Так что вопрос образования Русского Освободительного Движения невероятно сложен.

У нас было иначе. Наш командир отряда, командир взвода, командир эскадрона — были и судьи, и советники, и дипломаты: надо было и с немцами ладить, надо было своих ублажать, надо было население ублажать. Как пример. При 56-м танковом корпусе я добился того, чтобы при местной комендатуре были наши представители. Когда немцы занимали территорию, в одном из сел организовывалось место расположения штаба корпуса. Этим занималась передовая команда штаба. Для каждого отдела выбирался дом. Поначалу, в 1941-м году, это было запрещено: в дома почти никто не входил. Жили в лесу, в землянках.

Позже, после зимы 1941-го, перебрались в дома. Что же происходило? Для того, чтобы эти дома освободить, организовывалась комендатура. Раньше это была немецкая комендатура, которой заведовала полевая жандармерия. Мне удалось добиться, чтобы у нас при корпусе всегда находился представитель моего эскадрона. Так сказать — наш глаз. Например, из домов выселяли население. Не могло же в военном отделе, где находились карты, секретные документы, и т.п., быть гражданское население.

Были части, где просто на улицы выгоняли. У нас никто не выгонял. Почему? Потому что всюду были представители от нас. Я знаю, что точно так же было в 5-й дивизии, в 6-й танковой дивизии. Всюду, где 56-й танковый корпус соприкасался с дивизиями, в дивизиях все эти правила так же проходили. Так что влияние наших частей, находившихся вкрапленными в немецкие части, было не только на чисто военном поприще, но, может быть, даже больше на политическом, организационном поприще.

Всего этого из Берлина никто нам не приказывал, руководство Русской Освободительной Армии этим не занималось, даже гражданское управление об этом мало думало, потому что у них на руках были свои — остовцы, приехавшие, да и некогда было этим заниматься. Вот это третье — то, о чем всегда старался как-то получить какие-то официальные приказы и никогда не мог их получить. Что мы, находясь на фронте, в немецкой форме, сражаясь с немецкими союзниками против, фактически, наших братьев, поддерживающих оккупировавшую нас власть — мы обязаны были быть и политиками, и дипломатами, и вояками.

В тему: Игорь Гарин: Русский коллаборационизм во время Второй мировой. Часть 3

(…)

- Если можно, расскажите подробнее о своей службе в 56-м танковом корпусе, его боевых действиях, районах операций и так далее?

- Я попал в 56-й танковый корпус в связи с военной разведкой и со службой тогда еще в оккупированной советскими войсками Литве, и прослужил в нем до конца января 1945-го.

О боевых действиях эскадрона и 56-го корпуса, в целом, сказать трудно. Во-первых, эскадрон был разведывательным. Наша задача была разведка — не боевые действия. Боевые действия для эскадрона были нежелательны, и если эскадрону приходилось принимать бой, то, главным образом, во время отступлений или в прорывах, где эскадрон переставал быть чисто разведэскадроном. Мы были уши и глаза. Сражались другие. Мы смотрели, видели, патрулировали и докладывали.

(…)

- Георгий Николаевич, в начале войны какие были Ваши первые впечатления и каковы Ваши выводы?

- Мои впечатления были такие же, как у каждого немецкого солдата, который в это же время шел на Восток. С первых же дней наступления на СССР немцы столкнулись с совершенно для них непонятным явлением. Это был явный отказ очень большого числа солдат просто сражаться. Пассивность массы солдат противника явно преобладала над сопротивлением. Над волей к сопротивлению. Люди отказывались умирать. Для чего? Расхожие наказные лозунги, как «За советскую Родину!», «За Сталина!», «За советский народ!» не в счет. Эти высказывания выкрикивали, но мало кто за них шел на смерть.

(Тут я позволю себе вставить в это интервью небольшой кусочек из другого интервью (возможно, из мемуаров) Чавчавадзе, взятый из другого источника:

«В 1941 г. в ночь на 22 июня, когда танки прошли через границу и немцы уже шли по Латвии в направлении Двинска, я из радиоразведгруппы, в которой служил в Литве, перешел на танк 6-й танковой дивизии, которая проходила мимо. Сижу, высунув через люк голову, смотрю — вдоль нашей колоссальнейшей длины колонны, проходящей прямо по дороге без выстрелов на Восток, навстречу идут в строю с оружием советские военнослужащие. Проходят. Я не удержался — кричу: «Здорово, ребята!» Первая реакция на мои слова — вопрос: «Где плен?» Это шла колонна советских военнопленных без немецкой охраны. Сами шли. Причем с оружием… Это было буквально народное восстание.»)

Опыт первого же года войны показал, что большинство солдат ни за какие «за» не сражались. Причем не на одной, а на обеих сторонах. К этому времени вместе с немецкими войсками на фронте и в тылах уже принимали участие более 200 тысяч бывших советских граждан. Все сражались, главным образом, против: против немцев, оккупантов, эквивалент — фашистов, против Сталина и его порядков, эквивалент — коммунистов. Это «против» было сиюминутно, эмоционально и очень осязаемо.

«За» было на обеих сторонах фронта весьма расплывчато, выборно и индивидуально. Зависело от этнической принадлежности солдата, возрастного и образовательного фактора, профессионального воспитания и обучения. Вот для решения этой проблемы в среде колоссальной массы идеалистически настроенных вооруженных людей, на пути к душевной анархии, Сталин употребил комиссаров, «СМЕРШ» и драконовские приказы с расстрелами, судами, преследованиями семей, каторгой.

А почти четверть миллиона добровольцев-антисталинцев оказались при отсутствии точно сформулированного и приемлемого «за» еще в гораздо более неприятном положении. Им грозил спуск в махновщину и бандитизм. Бригада Каминского — яркий пример. Добровольцы уже существовали. Это были живые люди, не плановые фигуры. И не их вина, что глупейшая политика Гитлера не дала возможности местным национальным силам провозгласить это «за». Например, в Смоленске. Что хорошо понимали как русские эмигранты, «кооперировавшиеся» с немцами, так и немецкие штатские и военные чины. Не из национал-социалистов.

В тему: 70 лет со дня создания СМЕРШ. Кого убивало личное оружие Сталина

(…)

- Вы сказали, что получили военное образование в Германии. Получали ли другие выходцы из России военное образование наравне с немцами?

- Никакого различия между родившимися в Германии и приехавшими откуда угодно — из России, из Латвии, из Польши, из Франции — не было. Вопрос был только во владении немецким языком [а также в гражданстве — прим. Blix]. В немецкой армии того времени можно было встретить людей многих национальностей: от индусов и африканцев до евреев, — и никто к ним не относился плохо лишь потому, что они были не немцами. Единственно, насмешки и возможные задержки в продвижении по службе связаны с незнанием языка.

Я, например, получил военное образование такое же точно, как получал любой немец, выбравший ту или иную военную профессию. Я прошёл первое солдатское обучение, полное, как танкист, потом специальную школу, направленную главным образом на штабную работу в разведке от Fremdeheere Ost. И после фронтового опыта, продолжавшегося несколько месяцев, получил ещё чисто военное образование тактического порядка в двух инспекциях — в инспекции военной разведки и в инспекции танковых частей.

(…)

- Была ли среди русско-немецкого офицерства вера в то, что действительно это война война против коммунизма за освобождение будущей России?

- Офицерский состав, во-первых, русского происхождения или, скажем, из обрусевших немцев, которых было очень много, были интеллигентные люди с определённым образованием. И они прекрасно понимали, что говорить о том, что борьба идёт только против коммунизма — это глупо, потому что разверни любую немецкую прокламацию, любую немецкую газету — и увидишь причину войны. Германия вовсе не была сжигаема альтруизмом антикоммунизма. Нет. Это в партийных кругах, ещё с уличных боёв со спартаковцами был какой-то энтузиазм, а люди-то понимали, в чём дело.

(…)

- Георгий Николаевич, как создавались доброврольческие соединения и, в частности, Ваш эскадрон?

В нашем корпусе, после первого боевого крещения только что набранных добровольцев на Ильмен-озере, после долгих пререканий и обсуждений, мы решили установить правило, о котором я лично никогда не сожалел. Мы не делали набора из массы военнопленных. Такими наборами занимались, главным образом, так называемые восточные батальоны, где командование было немецкое: от командира взвода до командира роты. Все добровольцы, которые служили в нашем эскадроне, были взяты в плен самим эскадроном. Были пленные, были перебежчики. Но, как правило, мы не делали между ними видимой разницы.

Перебежчики или взятые в плен красноармейцы, в результате разведывательных или боевых действий, без всякой охраны в первую же ночь распределялись по подразделениям, не получая ни оружия, ни немецкого обмундирования. Они были совершенно свободными в выборе делать, что хотят.

Если они хотели идти в лес, мы их провожали. Если они хотели идти в села искать себе пристанище, мы их благословляли — идите. Если они оставались с нами, присматривались и потом изъявляли желание у нас остаться, мы им говорили наши правила, наши требования, а они уже сами решали. Я боюсь сказать проценты, но подавляющее большинство таких военнопленных предпочитало оставаться у нас. Из них мы отбирали самых подходящих для нас, а остальных распределяли по дивизионным или по полковым колоннам — главным образом, на конном транспорте.

Еще один элемент, который рекрутировался, пришел в 1924-м году. Это была открытая возможность молодежи из местностей, находившихся под оккупацией 56-го корпуса, вступать добровольно в «Армию российского объединенного добровольческого соединения». Так мы себя волей или неволей, легально или нелегально называли, потому что другого названия еще не было.

Так вот, в этом наборе штатской молодежи нам помогали партизаны. Корпус находился на северо-западной окраине Брянских лесов, и партизаны из этих лесов фактически считали всю территорию, на которой были расположены тылы не только 56-го корпуса, своей партизанской базой и базой мобилизации молодежи. При чем они предпочитали молодежь женского пола. И тогда крестьяне начали приходить к нам.

Что же происходило? Ночью в село приходит группа вооруженных людей. Мы, говорят, партизаны. Нам нужно то-то и то-то… Они не идут к представителю или старосте. Полицейского там вообще не было никакого, ничего там не было. Никакой самозащиты не было. Они идут по домам, берут что хотят.

Я был свидетелем одного такого разговора. Я сидел в подклети, а надо мной партизаны — пришли отбирать корову. Надо было прожить войну и оккупацию, чтобы знать, что такое корова для семьи с детьми. Корова — это жизнь. Не будет коровы — не выживет ни молодежь, ни дети, — никто. Этот разговор поразил меня своей жестокой глупостью. На крики и мольбы валявшейся в ногах хозяйки был грубый ответ: «Ты что же, немцам ее отдашь? А свою собственную Красную Армию не хочешь поддерживать?». Знаете, это переживание, которое пережил — оно у меня, пока я жив, не выветрится.

Так вот, когда населению эти партизаны сели на шею так, что они их больше не могли терпеть, они пришли за помощью к нам. И мы организовали им самооборону. Сначала с определенным количеством наших бойцов, расставленных как инструкторы. Потом они все делали сами. Они вели сами свою охрану, они ходили в перестрелки, у них стоял оседлый конь, и мальчишка, когда начиналось что-то такое, вовсю летел к нам, в нашу деревню. И мы имели возможность им оказать помощь.

- А каково Ваше отношение, как очевидца, к советским партизанам?

- Из моего предыдушего рассказа, я думаю, что Вы уже это чувствуете. Но это не ко всем, конечно. Но к большинству из тех, с действиями которых мне приходилось встречаться — весьма непочтительное. Народ своей они не защищали. Они жили на иждивении с его скудного достатка и большей частью подводили его под удар врага.

(…)

Встречались ли Вы с командиром 1-й дивизии РОА генералом Буняченко?

Моя первая встреча с Буняченко была интересной. Я прибыл в Мюнзинген, где дислоцировалась 1-я русская дивизия, с остатками своего эскадрона после разгрома Восточного фронта на Висле в феврале 1945 г.

Пришёл с немецкой военной частью – нашим русским эскадроном, вымуштрованным, дисциплинированным, с немецким понятием о службе. Когда выезжали из Ульма, за ночь до Мюнзингена, я поставил всех на ноги. Сапоги у всех начищены, оружие блестит, лошадей привели в парадный порядок, сёдла надраены. Солдаты у меня, бедные, как рабы работали.

Прибыли в Мюнзинген в полной красе. Льёт дождь. Шинели одеть не разрешил – скатки у всех на сёдлах. Всё готово к тому, чтобы нам высадиться. И стоит единственный офицер под проливным дождём. В шапке и без шинели – полковник Герре – начальник [немецкого] штаба [по] организации 1-й дивизии, немец, старый сотрудник Fremde Heer Ost, которого я знал ещё капитаном. Единственный встречающий.

Ситуация: приходит боевой эскадрон. Вернее, его остатки. В русскую дивизию. Встречает нас под дождём один немецкий офицер. Я вышел, доложил ему, поздоровался, и глазами ищу – никого. Я смотрю на него – он улыбается. «Они все заняты», — говорит Герре. «А командир дивизии?» — спрашиваю. «Командир дивизии сейчас подготавливается…» к чему – не уточнил. Все вышли, стоят: лошади стоят, солдаты, оружие всё мокнет. Дождь льёт как из ведра. Я не выдержал – прошу у Герре разрешения на коня… Войдя в деревню, спрашиваю у стоящих военных: «А где командир?» «А вон», — показывают – «Белый дом». Я туда.

Встал с коня мокрый, без шинели – февраль месяц. Иду наверх. Поднимаюсь по лестнице. Меня спрашивают: «Что такое? Что случилось?» какие-то адъютанты. Я говорю: «Мне нужен генерал Буняченко». Меня вводят в комнату, где что-то жарится. Около стола, расставив ноги, сидит увесистый генерал в сорочке. Женщина пришивает ему генеральские погоны на френч – он только что произведён в генералы. Я в струнку – отдал рапорт, что 567-й эскадрон прибыл в Ваше распоряжение… Моя фамилия? – Ротмистр Чавчавадзе. Он на меня посмотрел: «Хм, грузин?… С огоньком». Чувствую, что я накалён.

Я отвечаю: «Грузин-то грузин, но эскадрон выстроен, стоит». «Ну, ничего. У нас всё по-домашнему. Вот вы побудете здесь – увидите». И действительно – у Буняченко во всей дивизии по-домашнему. Он был весьма умный человек. Очень храбрый. Способный принимать решения, и не боялся стоять на своём. Но мне, прибывшему после немецкой четырёхлетней выучки в «домашнюю» обстановку, расстегаи и пироги казались, по меньшей мере, странными.

В тему: Игорь Гарин: Русский коллаборационизм во время Второй мировой. Часть 4

- Встречались ли Вы с бойцами бригады Каминского? И Ваше личное мнение о них.

- Встречался — уже в Мюнзингене, когда прибыл в 1-ю дивизию. Они составляли нашу танковую роту и часть тяжёлого взвода. Там были старые каминцы и новые. Старые каминцы, которые вышли из квази-антикоммунистических партизан, были весьма порядочные люди и очень переживали то, что случилось впоследствии с бригадой. Молодёжь была… Как вам сказать. Есть такое советское выражение — «приблатнённая». И лихая. Но все они были очень хорошими солдатами. И попадая в руки хорошего начальника, они были незаменимыми.

(…)

Последние дни 1-й дивизии были весьма хаотичны. Приблизительно за два дня до нашего отхода из Праги на кладбище приземлился советский десант. И один из моих лейтенантов встретился с начальником этого десанта и привел его к нам. Мы просидели с ним полночи — все вместе офицеры эскадрона, выпивали и разговаривали. В конце беседы он сказал нам прямо, без всяких обиняков, что наше дело потеряно. Никогда чехи не возьмут 1-ю дивизию в свою будущую национальную армию, никогда Советы не допустят, чтобы кто-то из нас остался за границей. Он провел ребром ладони по горлу. «Вы все будете дома». Когда его кто-то спросил, что под этим подразумевается, он ответил: «Ты что? Вчера родился, что ли? Не понимаешь?».

(…)

Я выехал вперед километров на двадцать. И когда подъехал к Пришбраму, то увидел невдалеке раненого саперного офицера, сидящего на обочине. Мы подъехали, спросили, в чем дело. Он указал прямо на школу и сказал, что там находятся адъютанты русских генералов. Он не знал точно их фамилии. Их захватили советские десантники и чешские партизаны численностью в роту. Кроме того, там еще несколько пленных солдат. Все они находятся на 1-м и и на 2-м этаже. «По нашей группе саперов, — продолжил он, — открыли огонь, когда мы подошли, чтобы проверить, не заминированы ли мосты для отхода.»

А у меня в джипе: я, за мной Алешка-пулеметчик и еще три бойца — всего 5 человек на «Кубеле». Мы тихо подъезжаем: улицы пустынны, ворота в гараж открыты. И никого кругом нет. Вдруг пулеметчик указывает на 2-й этаж. В окне появилась фигура Ромашкина — адъютанта, по-моему, 1-го полка 1-й дивизии. Точно уже не помню. Я вскочил за руль — развернулся и проехал через двор в открытый гараж. Оттуда под прикрытием пулемета мы проскочили в здание. Первый этаж покрыли гранатами и сразу проскочили на второй.Там находились пять наших пленников, один из них был врач. Находившиеся в здании десантники и чехи, не приняв боя, ушли через другой ход. От освобожденных я узнал о том, что партизаны захватили двух наших генералов. Вскоре выяснилось, что это были Боярский и начальник штаба Трухин.

(…)

Когда мы подошли к замку, близ деревни Льнары, началось разоружение. Там уже находились американские танки. Я на ночь ушел под гору по главной дороге и при сдаче оружия не присутствовал. Так что мой эскадрон двигался в направлении стоявших там американских танков при полном вооружении. Но остальная толпа, особенно масса из полков, была разоружена. Вдруг из леса выдвинулись советские танки. Помню, как толпа их окружила, и люди с голыми руками полезли на них. С голыми руками эта толпа начала выдавливать танки обратно.

(…)

Переехав, наконец, через мост, встречаю Николая Корнеева (очевидно, бойца или младшего офицера разведэскадрона — прим. автора статьи) — сидит и меня ждет. Он сразу же сообщил мне, что Власов взят, и добавил: «Все пропало». В это время мимо нас проехали две машины. В машинах женщины — семьи. А за ними идут Николаев и Буняченко. Пешком, без погон. Я отдал им честь.

(…)

Отойдя в сторону, я выстроил своих людей и обьяснил им создавшееся положение. Николай подтвердил мои слова. Своим людям я дал свободу выбора. Я сказал им, что лично иду на восток. Американцы выдают русских, поэтому с оружием к ним я попасть не могу. Пойду на восток, но не с дивизией, а уйду в горы. А там посмотрим. Кто со мной — влево, кто с дивизией — вправо. Со мной 60 всадников пошло. Мы спустились за танками вниз на дорогу и двинулись, но не на Восток, где налево виднелся красный флаг, а на юго-восток — вниз в долину.

(…)

Потом всякое было. Нас и чехи брали в плен, партизаны чешские. Но вскоре выпустили. Не всех взяли — только разведгруппу. И чехи понимали, некоторое, конечно, в чем дело. Так мы шли приблизительно 3-4 дня. Ночами. Дорога шла по горе, а внизу в долине — шоссе с интенсивным движением. Это была уже советская территория. Советские машины шли. И мы видели, как вели дивизию.

- Почему вы выбрали путь на Восток?

- Потому что разговор об этом шел еще в дивизии. Уходить в горы к Драже Михайловичу (лидер сербских «Четников» — сербский аналог УПА и «Армии Крайовой»; военно-политическая формация, воевавшая против нацизма и коммунизма — прим. автора статьи) и сидеть там. К Драже Михайловичу мы пройти не могли. Но мы знали, что партизаны, особенно словаки, будут драться. И мы все еще верили, что рано или поздно на Западе поймут, что Советский Союз не кончил войну.

Что война для него кончится где-нибудь за океаном или в Париже, или в Лондоне. И мы понимали, что так или иначе против советской оккупации люди будут бороться. Мы хотели с ними слиться. И мы продолжали борьбу. Вот я и партизанил вместе со словаками, вместе с украинцами (очевидно, Чавчавадзе имеет ввиду УПА, которая как раз в то время, летом 1945-го, устраивала первые рейды на территорию Чехии и Словакии, они вполне могли там встретиться — прим. автора статьи), до августа 1945-го. Четыре месяца.

- Как сложилась Ваша судьба после войны, с момента капитуляции Германии?

- Я вернулся в Германию только в августе месяце. До этого мы сражались, главным образом, с войсками НКВД, в Словакии и в Галиции (видимо, отряд Чавчавадзе на время влился в УПА в качестве автономной единицы — прим. автора статьи). То есть в Нагорных Татрах. А когда я вернулся в Германию, то со мной в живых вернулись 6 человек. И все мы, 6 человек, попали в лагерь НТС около Касселя. В это время здесь уже формировались группы, которые ходили в Восточную Германию, оккупированную советскими войсками, где происходил демонтаж промышленных предприятий. И то, что не ржавело и оставалось лежать месяцами, паковалось в деревянные ящики и потом отправлялось в Советский Союз. Так вот, группы от НТС переходили границу, шли туда и закладывали в ящик листовки. И мне предложили этим заняться.

Какого рода листовки?

Листовки с объяснением того, что Советский Союз будет продолжать войну дальше, что Советский Союз идет к мировой революции, что Россия будет платить и людьми, и кровью, и своими богатствами за мировую революцию и т.д. И в то же время ни американцы, ни французы, ни англичане… англичане больше, чем остальные, не могли понять, что же делается в оккупационной зоне, занятой советскими войсками.

Первыми этим делом занялись французы. У них в военной разведывательной организации был офицер в чине майора, называвший себя внуком Горького, — Пешков. Через него я получил возможность устроить своих оставшихся солдат на местах и поехал с ним во французскую зону, где мне предложили, фактически, стать членом французской армии и заняться исследованием военного положения, расположения частей и присутствия тяжелого вооружения, и т.д. на этом участке, что я и делал в течении нескольких лет. Опять-таки, помогая энтээсовцам провозить туда литературу, вести пропаганду и т.д. А потом эмиграция, и на этом, так сказать, кончилось спасение Руси.

О Русском Освободительном движении // Материалы по истории Русского Освободительного движения (Статьи, документы, воспоминания) / Под общ. ред. А.В. Окорокова. Т. II. М, 1998. С. 401-421.

***

О настроениях в разведдивизионе 1-й дивизии ВС КОНР. Отрывок из мемуаров «Первая дивизия РОА» Вячеслава Артемьева, командира 2-го полка 1-й дивизии ВС КОНР. Совещание командира дивизии со своими офицерами: командирами полков и других частей дивизии, 24 апреля 1945-го года:

Командир разведывательного батальона, майор Костенко патетически воскликнул:

— «Я готов хоть сейчас бить немцев, господин генерал, а мои танкисты и кавалеристы только этого и ждут. Трудно удерживать порыв!»

Генерал Буняченко, опустив голову, молча, с задумчивой серьёзностью, выслушивал мнения своих командиров, иногда одобрительно кивая головой. Только при высказываниях командиров артиллерийского и запасного полков, он строго, с раздражением заметил:

— «Я хочу слышать ваше мнение, а не заверения в вашей преданности и готовности подчиниться моему приказу!»

Затем, обратившись к майору Костенко, он укоризненно продолжал: — «Мы не преследуем цели бить немцев, майор Костенко! Удерживайте безумные порывы своих бойцов, а главное, сами не разжигайте страстей. Не теряйте благоразумия, месть неуместна, кровопролитие несправедливо!»

***

Из книги Кирилла Александрова «Армия генерала Власова»:

Во второй половине дня 5 мая в Прагу отправился с юго-запада из Сухомаст через с. Будияны 1600-й разведывательный дивизион майора Б. А. Костенко с четырьмя танками «Т-34». По воспоминаниям очевидцев пражских событий, на бронетанковой технике власовцев были написаны лозунги «Смерть Сталину!», «Смерть Гитлеру!». Проследовав Ржепо-рыйе, дивизион достиг Йинонице, южного предместья Праги, и повернул на 180° обратно на юг, форсировав Влтаву и двинувшись через Браник вдоль Влтавы к Лаговичкам и Збраслову. В задачу Костенко входила проверка маршрута наступления на Прагу из района дислокации дивизии. Одновременно с дивизионом Костенко в Прагу был направлен колесный (велосипедный) взвод разведки 2-го пехотного полка под командованием поручика Солина.

В 10.00 6 мая подполковник Н. П. Николаев передал своему командиру радиограмму от Костенко: «Я нахожусь в районе Радотин — Зораслов. Окружен СС с шестью танками типа «Тигр»». Продолжая движение утром 6 мая на юг вдоль Влтавы, 1600-й разведдивизион напоролся на превосходящие силы боевой группы «Молдауталь» дивизии СС «Валленштейн» в составе двух батальонов пехоты (около 800 человек) и шести танков.

Общее командование боевой группой осуществлял СС штандартенфюрер фон Клейн, двигавшийся в Прагу с юга от Бенешова и Седлчаи. Власовская разведка, таким образом, перерезала ему путь между Збрасловом и Лаговичками, в 7-8 км от центра Праги.

Не выдержав давления превосходящих сил противника, Костенко начал медленно отступать назад к Праге и к 14.00 6 мая отступил примерно на 5 км, до Смиховского предместья. Эсэсовцы заняли весь район по маршруту отступления власовского разведдивизиона. На помощь Костенко Буняченко направил 1-й полк Архипова. 1601-й власовский гренадерский полк двигался к Праге правым маршрутом через Литтен — Корно и вступил у Смихова в бой днем 6 мая, опрокинув назад 4-й саперный батальон СС штурмбанфюрера Саллера из дивизии «Валленштейн». Под решительным напором бывшего марковского офицера эсэсовцы быстро переправились через Влтаву в Браник.

***

Отрывок из воспоминаний бойца разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР, бывшего бойца антипартизанского отряда капитана Феофанова, Сигизмунда Дичбалиса «Зигзаги судьбы»: ПРАЖСКАЯ ВЕСНА 1945 ГОДА

“Пятого мая 1945 года мы остановились в местечке северо-западнее столицы Праги. Это село буквально кишело чехами, вооружёнными до зубов самым разнообразным оружием — что кому удалось достать для себя. В домик, где поместилась наша группа с Феофановым, зашли несколько чехов.

Переводчицей была молодая красивая девица с темными волосами, бровями дугой, с глазами, как бездонный колодец, и такой очаровательной улыбкой, что все мы просто застыли, как зачарованные. Они притащили с собой тяжёлый пулемет для противовоздушной обороны, где-то брошенный немцами, и обратились к нам с просьбой установить, почему он не стреляет. Разобрав затвор, я заметил, что ударник спилен с целью вывести пулемёт из строя. Я послал одного из чехов к местному кузнецу оттянуть ударную шпильку и закалить её. Через час он вернулся, затвор был собран и пулемёт выпустил короткую очередь в стог сена. Всё было в порядке. Потом случилось то, что и до сих пор не изгладилось из моей памяти. Красивая девушка — её звали Лена — подарила мне на память свою фотографию и крепко поцеловала меня в губы.

В эту ночь нам стало известно, что мы идем на Прагу. Восставшие чехи умоляли 1-ю дивизию РОА поддержать их оружием и тем самым сохранить дивную Прагу с её незабываемой архитектурой от полного разрушения.

По приказу наших командиров части дивизии двинулись скорым маршем и вошли в Пражские предместья почти со всех сторон. Рассуждать о моральной стороне наших действий было уже некогда. Бой завязался не только за аэродром, но и за главные улицы Праги, где засели части СС.

На следующий день группе разведчиков, в которой были Феофанов, Гришка и я, было поручено командиром разведки, майором Костенко, следить за проникновением советских агентов в центр города.

Отличить власовцев было легко, каждый из нас носил нарукавную трёхцветную бело-сине-красную повязку. Каждый власовец был в этот день чуть ли не сыном города.

Чехи одаривали нас, чем могли, и ликовали вместе с нами за каждый взятый дом или при известии по радио о новой победе над частями СС.

Так прошёл день, аэродром был взят, почти все немецкие подразделения сдались или вышли из города. В боях за Прагу погибло более 300 солдат нашей дивизии.

В тему: Украинцы и Варшавское восстание 1944 года. Российские СС на стороне фашистов

Неожиданно Пражское радио начало передавать, что все мы, власовцы, являемся изменниками Советской власти и её врагами. Мы прекрасно знали, что город кишит советскими агентами. С одним нам пришлось беседовать лично, и когда мы его передали в штаб разведки, уже знали, что советские танки готовятся к прорыву в город. Отношение жителей к нам резко изменилось, исключая тех немногих, которые работали вместе с нами, и нам стало понятно, что надежды на приход американской армии раньше советской уже не существует. А мы ведь рассчитывали именно на это!

Ночью 7 мая Буняченко приказал уходить из Праги. Наша маленькая группа с Феофановым размещалась в одной из брошенных немцами квартир, в четырёхэтажном доме, недалеко от большого моста через реку Влтаву. Рано утром 8-го мая мы оставили её.

Феофанов приказал мне в последний момент снять с поста дежурного наблюдателя. Он объяснил наше положение, наш предполагаемый маршрут к месту встречи отряда и, посоветовав держаться отдельно и избегать встречи с вездесущими теперь советчиками, в сопровождении Гришки и ещё нескольких разведчиков вышел на улицу.

Наблюдательный пост находился на крыше здания. Рассовав по карманам курево, кусок хлеба и два пакетика походного рациона, я обвёл глазами комнату, где мы провели последнюю ночь — не забыто ли что?

На тумбочке возле кровати лежала малюсенькая коробочка в форме Библии и внутри была миниатюрная фигурка Божьей Матери. Я рассматривал её ещё вчера вечером. За все фронтовые дни я не разу не присвоил себе чего-либо, кроме еды, — и то только, чтобы утолить голод.

Так и в этот раз я вышел на лестницу, по пути на крышу, оставив всё на месте.

Но как только моя нога переступила порог квартиры, я почувствовал, что-то необъяснимое, какая то сила против моей воли, ну просто повернула меня и заставила вернуться в комнату, где лежала миниатюра.

Я взял её в руки, чтобы взглянуть на неё ещё раз. В этот момент за стеной прогремел сильный взрыв снаряда. С потолка посыпалась штукатурка и выходная дверь пролетела через коридор. Придя в себя от этой неожиданности, перешагивая через кирпичи, перила и другие обломки, я подошёл к месту, где была дверь на площадку лестницы. Зиял только большой пролом там, где я должен был быть, если бы «что-то» не заставило меня вернуться за фигуркой Божьей Матери.

Я храню эту фигурку до сих пор.

(Солдаты и офицеры разведдивизиона 1-й дивизии ВС КОНР (РОА) в Мюнзингене. Крайний справа на второй фотографии — командир дивизиона Борис Костенко, бывший начальник разведки РОНА)

—

Роман Вольнодум, опубликовано в издании Петр и Мазепа

В тему:

• За что исключали из ВКП(б). Зигзаги судьбы бойца РККА в трех документах
• «Предатели России» на самом деле уважаемые люди. Почему измена родине — вещь относительная
• «Немецкими руками уничтожим все большевистское!» Украинцы в абвере: Зондерштаб «Р»
• Война была... другой. Правда о Второй мировой, которую скрывает Кремль
• История России, которая русских ничему не учит. Итак, деды, беды и победы…
• Россия больна. Диагноз — День победы