Евгений Сверстюк и его константы

Версия для печати

Разговор с участником инициативы «Первого декабря» Евгением Сверстюком: об учителях жизни, изданиях с криминальными «хвостами» и маст-хевы культурного человека.

Звонок у дверей отчаянно колотится. Признаюсь, это я его так мучаю. Очень хочется быстрее оказаться внутри. Еще бы: сегодня увижу библиотеку, и не обычную, а именно Евгения Сверстюка! Через минуту хозяин открывает, и из-за его спины прямо из прихожей выглядывают книги. Господин Евгений с заговорщицким взглядом, хитро поблескивая стеклами очков, энергично проводит экскурсию.

Ничего себе, думаю, хотела бы я в неполных 85 столько перечесть и иметь мировоззрение таких масштабов! Буквально в каждой комнате и даже коридорах — шкафы с фолиантами. Тома живут в два эшелона, как говорит хозяин. Я бы вообще это назвала книжным районом.

Поскольку есть квартал философии, словарей, религиозный, гоголевский, диссидентское — и это не исчерпывающий перечень. Владелец печатных экспонатов признается, что теперь уже не пополняет библиотеку, — все больше из нее дарит. Перед книгами репродукция Туринской плащаницы (подарок Мирослава Мариновича), внушительных размеров портрет Шевченко и много икон — такое вот органическое сочетание от Евгения Сверстюка.

— Вижу роскошную библиотеку. Расскажите о ней: что для вас особенно ценно, и вообще, по какому принципу отбираете литературу?

— Она сформирована на протяжении всей жизни, но наибольший массив составлен в 60-е. Преимущественно здесь то, что было актуально. Скажем, Ремарка можно было занять и отдать, а вот Экзюпери хотели иметь. Если же говорить о философской литературе, я собирал Гегеля, Лейбница, Монтеня. «Моим» философом считаю Канта. Поэтому, собственно, имею и его, и о нем много.

Здесь есть тот самый шеститомник Канта, который был со мной в чемоданчике с частными вещами в лагере. Конечно, нельзя обойти украинских переводов Гомера, выполненным священником Борисом Теном в концлагере. Еще вот Шекспир в шести томах. В наше время был популярен Камю, хотя он и непрост для понимания. Ну и — литература шестидесятников, она у меня по долгу и является ближайшей.

В тему: Война КГБ против диссидентов. Погрому «шестидесятников» — 40 лет

— В многочисленных интервью вы говорите об Александре Довженко как особо важной фигуре. Кем он является по вашей версии?

— У меня есть все, что издавалось о Довженко. Дело в том, что он у нас — фигура очень затуманенная и сфальсифицированная. Почему так случилось именно с Довженко? Он был представлен миру как советский классик, живущий в Москве. И только потом начали догадываться, что его не пускают в Киев. Мы начали искать в 60-е годы запрещенный сценарий «Украина в огне» — вы его читали? Знаете, он сейчас неинтересен, а тогда это был действительно взрыв.

Полемика со Сталиным, с режимом — выступил очень прямо. Это была первая попытка критики классовой политики, коллективизации, партийной секретности (это было сердце партии — документы «под замком», и мысли так же.) Существует секретное выступление Сталина (на котором был Рыльский и Бажан — для того, чтобы знать, что к Довженко следует относиться очень внимательно), которое не вошел в его тома, — с трудом мне удалось-таки его разыскать, а также доносы, формуляр на Довженко и его секретные дневники. Это все я опубликовал в книге «Олександр Довженко вчора і сьогодні. Образ дисидента» («Александр Довженко вчера и сегодня. Образ диссидента» — русск.). Правда, она вышла малым тиражом и больше не переиздавалась.

В тему: Юрий Шевелев: как изживали и как выжил украинский язык. Часть 5: от Постышева до Хрущева

— В ряде таких сфальсифицированных фигур может стоять и Николай Гоголь? Он у вас «прописан» на отдельной этажерке. Очевидно, тоже особенный?

— У Гоголя нет таких сенсационных вещей, как у Толстого или Достоевского, Чехова, но он стоит рядом. И даже больше — учит их. Он постоянно фигурирует в нашем сознании. Путеводителя к Гоголю не было. Неопознанный, он разделен надвое: автор «Мертвых душ» и тот, кого критиковал Белинский. В ссылке я мог читать Гоголя в библиотеке. Конечно, постоянно контролировали, мол, что он там постоянно читает? Гоголя? Ладно, это же не сокрушительный Чаадаев... Для меня Гоголь — учитель жизни, как и Сковорода, и Шевченко.

— Вижу несколько изданий Виктора Домонтовича — его не часто встретишь в частных библиотеках. Здесь вообще много редких, нетипичных книг...

— Да, мне подарил из своей библиотеки Юрий Шевелев. А вот еще из неразтиражированных Иван Кошеливец «Современная литература в СССР» — бомба, изданная в 1964 году. Это был такой разнос советской литературы! Например, автор пишет, что в тот же день, как падет режим, упадет и личный авторитет Корнейчука, т.е. официального «сталинского» писателя. За эту книгу многих судили, у кого она была и кто ее распространял.

В тему: Издевались при жизни, глумятся после смерти. Чиновникам не нужен музей «шестидесятников»

— Вам удалось избежать этого?

— Ну, на очень тонкой грани сбалансировал. Отец Оксаны Забужко, когда он увидел у меня эту книгу, то уговорил дать почитать. Хотя я был против, потому что КГБ найдет, и точно будет знать, от кого. Но все же дал. Через некоторое время она все-таки была в КГБ. Стефана допрашивали, но он не признался, даже не том, что от кого эта книга, а также то, что она у него вообще была. Но осудили Иващенко и Заливаху за распространение. Сейчас мало кто знает, какую роль сыграла эта книга. Она имеет страшный криминальный «хвост». И вообще это имя малоизвестно — вот что обидно.

— А где можно достать и ее в том числе, и подобные издания в целом?

— Лучше всего — в «Смолоскипе» на Подоле. Туда Осип Зинкевич перевез свою редакцию из Америки. Там есть целые кипы книг и журналов.

— Как-то вы сказали, что во время преподавания в университете делились литературой со студентами. Что именно это были за тома?

— Есть такая тонкость, самиздат и книги студентам можно давать только те, которых не боятся брать в руки. Например, «Театральні згадки» («Театральные воспоминания» — русск.) Садовского, неприкрытого украинского националиста. И вот когда вы знаете, что это такое, то покупаете целый ворох и раздаете. А еще давал рискованного и крайне запрещенного Ефремова «Історію українського письменства» («Историю украинского писательства»).

— Наверное, это больше поощряло, чем останавливало? Удавалось обходить контроль?

— Конечно. Вот, например, следователь допрашивал Василия Овсиенко (сидел со Стусом), кому именно он распространял самиздат. Василий и отвечает: «Порядочным людям, которые не донесут». С книгами, как и с людьми, — они имеют официальную обложку, аннотацию, но не каждый поймет, что она запрещена. Очень не любили тех, кто «будит», — особенно Ефремова и Хвылевого. Если бы я в то время имел Шевелева, то не было бы проблем, — те, кто искал, несмотря на издательство, просто не знали.

— Что бы вы посоветовали читать, и молодежи особенно, когда есть такой выбор и свобода?

— На Западе был модернизм, а затем постмодернизм. У нас же сразу после соцреализма — постмодернизм. И он имеет такой провинциально-растрепанный вид. Это вылилось в поверхностность и примитивность мировоззрения. Надо знать язык, чтобы мышление оттачивалось на классических образцах — римских и греческих. Для людей культура знания Евангелия и Библии — это азбука. У Солженицына в «В круге первом» есть блестящий раздел «Улыбка Будды». Там речь идет о «представлении» для западной делегации с Элеонорой Рузвельт. Заключенных показали в совершенно иных, приличных условиях.

На столике лежали даже Библия и Коран. И вот, воспользовавшись моментом, один из арестантов вырвал три страницы из Евангелия от Матфея, мгновенно свернул в шарик и вставил вместо вырванного зуба. Потом у него их все же отобрали. Меня страшно заинтересовало, что же это были за страницы? Я сам с Волыни и в другом государстве родился. Библия не была запрещена, просто не хватало комментатора. Так вот, оказалось, что это Нагорная проповедь Христа. То есть то, что дало дух европейской культуре на целые столетия.

А еще очень качественная серия ЖЗЛ — эти книги очень далеко выходили за рамки культурной парадигмы. Я бы советовал читать их, минуя Гитлера, Сталина Ленина и подобных (каждая страница пахнет жареным — это для обывателей литература).

Вообще, книгами, которые нужно знать в лицо, должен заниматься определенный круг людей. Мне удалось «протащить» — помочь издательству нескольких изданий. Среди них «Розстріляне відродження» («Репрессированные возрождения» — русск.) Лавриненко, «Сквозь раскулачивание и голодомор» Гойченка, «Жнива скорботи» («Жатва скорби» — русск.) Конквеста (этому влиятельному историку, кстати, предоставил материал Джеймс Мейс, хотя между ними и были напряженные отношения).

И две непосредственно написанные мной — «Шевченко понад часом» и «Довженко вчора і сьогодні. Образ дисидента» («Шевченко над временем» и «Довженко вчера и сегодня. Образ диссидента» — русск.). Кстати, Солженицын о лагерях написал не полно — он сам это признал, когда увидел книги Семена Пидгайного «Недостріляні» и «Українська інтелігенція на Соловках» («Недостреляные» и «Украинская интеллигенция на Соловках» — русск.). Эти тексты массово не издавались, и о них мало кто знает.

Неля Ваверчак, опубликовано в газете «День»

Перевод: «Аргумент»

В тему:

• Евгений Сверстюк — об агентуре в политике, фальшивых священниках и люстрации
• Украинское общество глубже, сложнее и здоровее, чем проявления политической жизни — эксперты
• Обов’язок кожного відповідального громадянина — усі неподобства називати своїм іменем і вголос
• Українська нація загрожена
• Ця влада та її ватажки від самого початку сприймалися як безперечне зло