«Кровавые земли» Тимоти Снайдера: замечания к конструированию исторического ландшафта

Версия для печати

Снайдер предъявляет «находку» – созданную Гитлером и Сталиным в восточной Европе зону смерти. Речь идет о тех территориях, на которых диктаторы, один за другим, совершили самые ужасные массовые преступления. В этом регионе, по подсчетам автора, гитлеровский и сталинский режимы в 1933-1945 годах уничтожили около 14 миллионов человек...

Книга Тимоти Снайдера «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным» вызвала грандиозный международный резонанс. Согласно аннотации на суперобложке, она вышла на двадцати языках. Многочисленные рецензенты превозносят автора в самых лестных выражениях. Отмечается его исследовательская смелость, позволившая ему в единой перспективе рассмотреть массовые преступления, совершенные на восточноевропейских территориях... сталинизмом и национал-социализмом; сбалансированное сравнение обеих сторон; поразительное знание историографии и источников на самых разных языках; а также, не в последнюю очередь, флер гуманизма: точкой отсчета являются страдания отдельного индивида, которым не позволяют сгинуть в статистической абстракции <...>

Даже те, кто критикует его за недостаток четкости и слишком далеко заходящее отождествление национал-социализма и сталинизма, отдают ему должное за способности к научному синтезу, состоящему в умении соотнести результаты бесчисленных детальных исследований, открыв к ним доступ широкой общественности.

Снайдер предъявляет «находку» – созданную Гитлером и Сталиным в восточной Европе зону смерти. Речь идет о тех территориях, на которых диктаторы, один за другим, совершили самые ужасные массовые преступления.

<...> В этом регионе, по подсчетам автора, национал-социалистический и сталинский режимы в 1933-1945 годах уничтожили около 14 миллионов человек, из них 10 миллионов следует отнести на счет Гитлера, а четыре миллиона – на счет Сталина (С. 13 и далее). Под наводящим на глубокие размышления заголовком, который перенесли в немецкое издание без перевода с английского, Снайдер предлагает обзор массовых убийств, совершенных на этом пространстве обеими диктатурами, и, давая описание трагических судеб множества людей, придает ему наглядность и эмоциональную окраску.

Контуры рассматриваемой Снайдером зоны, которую он обозначает как «кровавые земли», определяются статистикой смертности: «Очертания книги вырастают не из политической географии империй, но из географии человеческих жертв», сказано во введении. «Кровавые земли не были ни существовавшей в реальности, ни воображаемой политической территорией, они были просто местом [преступления], где жесточайшие режимы Европы совершали свои убийства» (С. 20). Лишь через описание того, как происходили эти зверства, постулирует Снайдер, «европейская история [обретает] свое центральное событие».

Тем самым формулируется амбициозная заявка: речь идет ни много ни мало о новом понимании современной истории Европы. Столь далеко идущая исходная посылка требует (особенно с учетом такой публицистической подачи) критической научной проверки, каковая и предпринимается ниже. Забегая вперед, результат можно вкратце сформулировать следующим образом: «Кровавые земли» являются не историческим ландшафтом, но синтетическим конструктом, которым сам автор оперирует не всегда последовательно. Речь идет не столько об исследовании некоей исторической области, сколько о создании не лишенного несостыковок нарратива. К его характерным чертам относятся:

• «этнификация» преступления Сталина, подразумевающая за ними ту же установку на геноцид, которая была присуща национал-социализму,

• затушевывание идеологических особенностей обоих режимов и вырастающих из них образов врага при помощи туманного экономически детерминированного концепта и

• во многих отношениях искаженное представление о взаимодействии национал-социалистической Германии и сталинского Советского Союза в период Второй мировой войны.

Без сомнения, Снайдер может укрепить представление о том, что эпицентр европейской политической катастрофы лежит дальше к Востоку, чем в соответствии с традиционным пониманием истории, но вместе с тем концепт «кровавых земель» во многих отношениях сужает исторический горизонт.

Исторические трагедии, выходящие за намеченные автором географические рамки, такие как голод в Советском Союзе 1932-1933 годов, «большой террор» 1937-1938 года или Холокост, подгоняются под схему, которая скорее сужает перспективу, чем расширяет ее.

Из этого искажения перспективы, которое дополнительно усугубляется по ходу дальнейшего повествования, вытекает исторический нарратив, в котором тоталитарные режимы Гитлера и Сталина предстают более схожими, чем представляется допустимым в свете последних исследований национал-социализма и сталинизма. Даже советско-немецкой войне, «самой разрушительной и варварской войне в истории человечества», в которой национал-социалистический режим в полной мере раскрыл свой потенциал к организации массовых убийств, и одновременно решилась судьба гитлеровской власти, концепт «кровавых земель» не отводит подобающего места.

Концепт «кровавых земель»

Снайдер начинает изложение коротенькой главкой под заглавием «Гитлер и Сталин». Крайне немногословное, если не сказать крайне урезанное описание становления обоих диктаторов возводятся к общей исходной точке, а именно к мировому экономическому кризису. По мысли автора, Сталин, как и Гитлер, был убежден, что решить проблемы пострадавшей от кризиса экономики начала 1930-х могут радикальные перестановки в аграрном секторе. Сталинским решением стала коллективизация, реакцией Гитлера – создание империи на востоке Европы.

Эти представления отразились на всех землях, лежащих между Берлином и Москвой; на Украине эти «утопии контроля» пересеклись. «Что для Гитлера, что для Сталина, Украина была не просто источником продовольствия. Она была местом, которое позволило им нарушить правила традиционной экономики, вывести свои страны из состояния нужды и изоляции, перекроить континент по своим лекалам» (С. 41).

Более подробно этот постулат не разъясняется. Военные планы Гитлера оказали влияние на всю Европу, это понятно, но какие есть основания утверждать то же в отношении советской коллективизации сельского хозяйства? Ответа Снайдер не дает. Вообще эта весьма зыбкая и весьма непоследовательная парадигма не дает никаких сведений ни о методике, ни о постановке вопроса, ни даже о положениях его работы.

Тем самым усиливается впечатление, что в случае с «кровавыми землями» мы якобы имеем дело с естественным историческим ландшафтом, который нужно лишь как следует описать, чтобы вынести на свет божий давно скрывавшееся «сердце тьмы». Но «кровавые земли» – это не настоящий исторический ландшафт, и складывается он не только из взаимоналожения различных комплексов кровавых событий, которые имели место в одном и том же макрорегионе. Скорее речь идет о монтаже определенных интерпретаций таких событий, которые, правда, не подаются автором в качестве таковых. <...>

За вводным разъяснением концепта «кровавых земель» следуют одиннадцать глав, посвященные массовым преступлениям политического характера, в основном происходивших, с точки зрения автора, на этих землях, причем повествование вновь строится вокруг какого-то определенного места. Первая глава рассказывает о голоде на Украине в 1932-1933 годах, жертвами которого, по данным новейших исследований, стали около 3,4 млн человек.

В двух следующих главах обсуждается второе главное преступление Сталина после коллективизации и голода, а именно «большой террор» 1937-1938 годов; так называемое раскулачивание и «национальные операции» рассматриваются отдельно. В четвертой главе фокус переносится дальше на запад: в центре внимания оказывается уничтожение польского государства национал-социалистической Германией и Советским Союзом в 1939 году, а также террор обеих оккупационных властей.

За этим под несколько сбивающим с толку заголовком «Экономика апокалипсиса» следует рассказ о нападении Гитлера на Советский Союз и оккупационной политике Германии. Снайдер сосредотачивается главным образом на изморе населения голодом, от которого сильнее всего пострадали советские военнопленные и блокадный Ленинград. Основным предметом глав с шестой по восьмую, в общей сложности занимающих около 90 страниц, является Шоа. Сначала автор указывает на взаимосвязь между немецкой стратегией ведения войны против Советского союза и истреблением евреев.

В главе «Холокост и отмщение», в центре внимания которых стоит Минск и Белоруссия, говорится о минском гетто, партизанской войне и оккупационном терроре, который на территории Белоруссии был особенно смертоносным. «Фабрики смерти» - таков заголовок восьмой главы, предметом которой является убийство польских евреев в созданных на территории Польши лагерях уничтожения. Следующая глава, «Сопротивление и кремация», посвящена в основном восстанию в пражском гетто (апрель-май 1943 года) и варшавскому восстанию (август-октябрь 1944 года). В рамках этой темы рассматриваются польско-еврейские и польско-советские отношения.

Перемещения больших групп населения в послевоенный период вынесены в десятую главу под заглавием «Этнические чистки», а одиннадцатая отведена под позднесталинский антисемитизм. Заключительная глава носит скромное название «Человечность». Здесь Снайдер несколько неожиданно выдвигает постулат о неизбежности сравнения национал-социализма со сталинским режимом, после экскурса о Ханне Арендт и Василии Гроссмане еще раз резюмирует результаты своего исследования, а заканчивается все размышлениями об обращении со статистическими данными по жертвам и судьбах отдельных людей.

В поле зрения Снайдера оказывается не просто большое количество сменяющих друг друга мест, которые он объединяет будто в хоровод; он подходит к событиям с разных сторон и пытается при помощи многочисленных историй отдельных жертв, поданных в заостренной манере, уточнить [понимание] человеческого измерения масштабных политических событий.

При этом, правда, по большей части за скобками остаются промежуточные ступени, такие, например, как региональные и местные инстанции с теми ситуациями, в которых они вынуждены были принимать решение. Кроме того, автор не ограничивается кратким обзором репрессивных кампаний, составляющих «кровавые земли», но постоянно старается раскрыть формы взаимодействия между диктатурами и между различными действующими лицами, а также разработать сравнительные перспективы. Из этих структурных элементов он формирует изложение, завязанное на англосаксонскую традицию дружественного людям, освобожденного от научных споров исторического повествования – жанр, которым автор владеет в совершенстве.

<...>

Между тем, не вызывает сомнений, что уже сформировалась конъюнктура рассмотрения «пространства» в качестве категории анализа европейских диктатур. Но ни один автор до сих пор не привносил в нее такой перспективы и такой полемической силы, как Снайдер, сделавший кровопролитие и массовые убийства по политическим мотивам основополагающим критерием определения пространства.

Правда, статистическая концентрация проявлений смертоносной тоталитарной политики в определенных регионах сама по себе мало что говорит о мотивах, причинах, воплощениях этой политики. Анализа этой методологической проблемы Снайдер не дает, или во всяком случае не делает этого явным образом.

В самых общих чертах его исследовательская программа ограничивается истолкованием, а повествование сводит «воедино нацистский и советский режимы, еврейскую и европейскую истории, истории отдельных государств. Оно описывает жертву и преступника. В нем рассматриваются идеологии и замыслы, системы и общества» (С. 21). Вопрос: зачем? Каков крайний предел этого синтеза? Снайдер об этом молчит и оставляет читателя в неведении даже относительно того, что многие из затрагиваемых в «Кровавых землях» тем по меркам научного мира являются крайне спорными.

Геноцид голодом?

Повествование начинается и заканчивается главами о преступлениях сталинского режима. Первая, озаглавленная «Случаи голода в Советском Союзе», тем не менее, целиком посвящена голоду на Украине в 1932-1933 годах. В ней Снайдер представляет точку зрения того направления научной мысли, которое рассматривает почти три с половиной миллиона человеческих жизней, унесенных голодом в этом регионе, как следствие умышленно и сознательно проведенного Сталиным геноцида голодом <...>

Сейчас уже никто, кроме некоторых сталинистов старой закалки и их современных последователей, всерьез не отрицает, что политика Сталина явилась причиной катастрофического голода в Советском Союзе в 1932-1933 годах, и что он в совокупности, то есть на Украине, в Казахстане (где было больше всего жертв), на Северном Кавказе, в Поволжье и Центральном Черноземье, а также на Урале и в Западной Сибири, унес жизни примерно шести миллионов человек.

Тем не менее, предметом серьезных споров является вопрос о том, что же привело к этому массовому мору: безрассудная приверженность ложным фантазиям о классовой вражде и нежизнеспособной коммунистической аграрной утопии, или же нацеленный в первую очередь против украинцев убийственный замысел.

Научные споры ведутся уже более 25 лет. Начались они с появившейся в 1986 году книги Роберта Конквеста «Жатва скорби» («Harvest of Sorrow»), в которой он отстаивает тезис о геноциде, оспариваемый, среди прочих, немецким историком Восточной Европы, специалистом по советской аграрной истории Штефаном Мерлем. Дебаты поначалу шли в основном в англосаксонском сегменте восточноевропейских штудий.

После распада Советского Союза смертельный голод выдвинулся на первый план и в украинского историографии. При президенте Ющенко положение о том, что Голодомор был направленным против украинского народа актом геноцида, было одобрено на уровне законодательства и пропагандировалось на международной арене.

Согласно официальному объяснению тех событий, в котором подчас фигурировала чрезвычайно преувеличенная численность жертв, доходившая до 10 миллионов, Сталин преследовал цель уничтожения украинской нации. Серьезное исторического сообщество Украины отвергло эти преувеличения, однако также придерживается положения о геноциде. Историки, в первую очередь российские, напротив, указывают на причины, лежащие в сфере аграрной политики, а также тот факт, что и в других регионах СССР случались тяжелые случаи голода.

В тему: Голодомор: как убивали украинцев

Не информируя своих читателей о спорах среди исследователей, Снайдер преподносит им то прочтение [обсуждаемых событий], которое характерно для мейнстрима украинской историографии. Снайдер не утверждает напрямую, что Сталин хотел уничтожить украинскую нацию, но все же цитирует высказывание неназванного советского служащего, сделанное в разговоре с «итальянским дипломатом», также анонимным, что «этнографические материал» на Украине был искажен, и сопровождает это комментарием, что и на Украине (как прежде в Казахстане) демографическая структура сместилась в пользу русских (С. 73).

Обстоятельный анализ к этому, правда, не прилагается, хотя обсуждаемые события могут объясняться самыми разными причинами, к примеру «русским геноцидом» грузина Сталина в отношении казахов и украинцев или различием этнических структур населения городов, в меньшей степени пострадавших от голода, и сельской местности <...>

В тему: Как Голодомор изменил украинцев: кражу перестали воспринимать как грех

Конечно, этот сюжет не столь ясен и однозначен, каким подает его Снайдер. Действительно, за... мероприятиями [, приведшими к голоду 1932-1933 годов,] стоял лично Сталин, и на нем лежит основная вина за их последствия. Но это не ответ на вопрос, хотел ли он именно такого исхода.

Многочисленные документы, всплывшие после «русской архивной революции», указывают на то, что Сталин во внутренней переписке не стеснялся планов и намерений, связанных с убийством людей, например при организации показательных процессов, проведении принудительной коллективизации 1930 года, когда принимались решения не только о массовых депортациях и арестах, но и о расстрелах непокорных «кулаков», и вплоть до «большого террора» с утверждавшимися Политбюро квотами на расстрел, которые в итоге вылились в сотни тысяч жертв.

Но документальные подтверждения того, что у Сталина был замысел вытравить голодом миллионы украинских крестьян, отсутствуют. Здесь сторонники положения о геноциде апеллируют к плохо поддающемуся обнаружению подтексту, который, по их словам, вытекает из логики мероприятий, что, однако же, вновь сводится к суждению (пусть и весьма осторожному) о намерениях по результату, а оно непререкаемым не является.

Еще одна интерпретация, которую Снайдер отвергает, даже не назвав, заключается в попытке поймать Сталина на слове. В духе свойственного ему глубоко искаженного восприятия действительности он, мол, действительно верил, что крестьяне утаивали от государства урожай с целью саботировать советский порядок. Эта мыслительная фигура прослеживается у Сталина по крайней мере с кризиса 1927 года, когда зерно, в котором нуждались города и армия, осталось в деревенских амбарах, а промышленность выпускала слишком мало пригодных для обмена товаров.

Сельское хозяйство тогда еще основывалось на институте частной собственности, и подобное поведение в таких условиях абсолютно соответствовало логике рыночных отношений, но Сталин втиснул его в политизированные категории классовой борьбы.

Такого мнения он придерживался еще весной 1933 года, когда ценимый им писатель Михаил Шолохов, автор романа «Тихий Дон», написал ему письмо, в котором отрицал существование на Северном Кавказе «кулацкого саботажа» и рассказывал о терроре, который устраивали крестьянам партийные функционеры. Отвечая на это письмо, Сталин признал, что ошибки и перегибы могли иметь место, но главное, пояснял он, что «уважаемые хлеборобы вашего района... вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов».

В тему: 1937-й. Кампания по раскулачиванию: так добивали украинское крестьянство

Как функционировал этот идеологизированный взгляд на коммунистический базис, наглядно показал в первом томе своих мемуаров «И сотворил себе кумира» Лев Копелев. Он так и не смог простить себя за то, что в качестве юного партийного активиста участвовал в кампаниях по экспроприации.

Тот факт, что многие крестьяне, дабы избежать последствий беспощадной аграрной политики большевиков, вполне понятным образом пытались сделать тайные запасы зерна, коммунисты на всех уровнях [партийной иерархии] считали подтверждением собственного тезиса о классовой войне, даже в тех случаях, когда в результате рейдов по сельской местности удавалось обнаружить буквально жалкие крохи. У людей было ощущение, что они участвуют в исторически значимой борьбе, но ни в коем случае не в кампании по уничтожению части украинского народа.

Между прочим, тезису о геноциде противоречит и то, что большинство людей, чьими действиями был вызван голод, сами были украинцами; что сельских жителей от голода погибло значительно больше, чем городских; и, наконец, что катастрофический голод 1932-1933 годов затронул и другие этнические группы, прежде всего казахов. А в «географии человеческих жертв» (С. 20), на которой строится концепция кровавых земель, для них места не оказалось.

Из суждений о проблеме голода вытекают далеко идущие следствия для принципиальной оценки сталинского режима и его сравнения с диктатурой Гитлера. Ключевой вопрос состоит в том, конструировался ли в сталинизме образ врага в категориях эссенциализма и биологического расизма, или нет.

Это, в свою очередь, имеет решающее значение для определения близости или, соответственно, удаленности сталинской разновидности коммунизма от национал-социализма. Снайдер благоволит тезису о геноциде и, таким образом, как и в отношении большого террора 1937-1938 годов, занимает определенную позицию, не помещая ее в исследовательский дискурс.

Сталинский террор как преследование по этническому признаку?

Термин «большой террор» восходит к одноименной книге Роберта Конквеста, вышедшей в 1968 году. Опираясь на доступные в то время на Западе источники, он попытался реконструировать преследования, имевшее место в промежутке с 1934 по 1938 год. Сегодня мы на основании ставших известными с 1992 года документов знаем об этих событиях гораздо больше, особенно о так называемых массовых акциях, на которых целиком сосредотачивает свое внимание Снайдер.

С июля-августа 1937 по ноябрь 1938 года арестовали более полутора миллионов человек, из них 1,34 миллиона были внесудебными органами поделены на две категории, первая из которых предполагала расстрел, а вторая – многолетнее заключение в лагерь. Почти 700 тысяч арестантов были казнены. Контролировались эти массовые преследования из Политбюро, т.е. в конечном итоге лично Сталиным. Началось все с так называемой операции по раскулачиванию.

В соответствующем оперативном приказе НКВД № 00447 целевая группа была определена довольно широко: речь шла о ссыльных кулаках, которые вернулись в свои деревни или обосновались в разраставшихся городах и промышленных поселениях; о приверженцах подвергавшихся гонениям конфессий и сект; а также о членах давно подавлявшихся оппозиционных партий, от социалреволюционеров и меньшевиков вплоть до азербайджанских и армянских националистов; или сотрудниках царской полиции.

Наконец, в число преследуемых входили и обыкновенные уголовники. Все вместе они были названы «бандой антисоветских элементов», которая подлежала ликвидации. Приговоры выносились в отсутствие обвиняемых тройками – создававшимися на уровне республик, регионов и областей коллегиями из трех человек, в которые входили руководители местных отделений НКВД и партии, а также прокуроры.

За оперативным приказом 00447 очень скоро последовал целый ряд новых операций, внимание которых было сосредоточено прежде всего на предполагаемых шпионских и диверсионных группах, сформированных из числа представителей национальных меньшинств.

В ходе этих «национальных операций», крупнейшими из которых были «польская» и «немецкая», региональные начальники НКВД и прокуроры («двойки») принимали предварительные решения, на основании которых «большая двойка» в составе главы НКВД Николая Ежова и генерального прокурора СССР Андрея Вышинского выносила приговоры.

В тему: Станислав Свяневич: последний свидетель Катыни. Окончание

Операции против кулаков и представителей отдельных национальностей Снайдер описывает в двух отдельных главах – как «классовый» и «национальный» террор. Хотя так называемые операции против кулаков в период большого террора составляли крупнейшую из репрессивных кампаний (жертв в общей сложности было около 800 тысяч, более 350 тысяч были расстреляны), их он рассматривает лишь очень поверхностно; большая часть третьей главы посвящена международному контексту.

Примечательно, что Снайдер практически не упоминает недвусмысленно отнесенных приказом 00447 к категории врагов политических противников революционного периода. «Прочие антисоветские элементы» наряду с кулаками и уголовниками - это, по его мнению, «обычные люди, на которых в местном отделении НКВД были дела» (С. 100).

Такое небрежное прочтение приказа 00447 ведет к ошибочным оценкам <...>

Террор проникал во все уголки громадного советского государства, поэтому не слишком осмысленно сводить его к формату «кровавых земель». Ошибается Снайдер и тогда, когда утверждает, что количество приведенных в исполнение смертных приговоров по приказу 00447 в 1938 году выросло из-за того, что оказалась исчерпана пропускная способность ГУЛАГа (С. 102).

Как показано в исследованиях Марка Юнге, Рольфа Биннера и прочих, повышение квоты на смертные приговоры связано со смещением акцентов в сторону преследования политических противников, чьи «преступления» стали классифицироваться как более тяжкие.

Они [исследования] также доказывают, что, невзирая на кровавое безрассудство построенных на беспредельной подозрительности и безосновательных обвинений операций, в каждом отдельном случае предпринимались усилия для того, чтобы предъявить «доказательства». Все же налицо следование принципу виновности (nulla poena sine culpa – нет наказания без вины), пусть и в чрезвычайно извращенной форме.

Это также немаловажно при оценке второй ветви «большого террора», так называемых национальных операций. Из них Снайдер касается в первую очередь крупнейшей – «польской операции». В центре ее был миф о чрезвычайно разветвленной организации шпионов и саботажников, которая по ассоциации с Польской военной организацией [Юзефа] Пилсудского времен Первой мировой войны обозначалась как польская военная организация.

То, как Снайдер обращается с относящимися к этому комплексу источниками, прежде всего с приказом 00485 и обширной сопроводительной запиской [к нему] (оба документа относятся к 11 августа 1937 года), это отдельный источниковедческий фокус.

Хотя в документах обстоятельно описаны сценарии заговоров, в которых якобы были замешаны представители элиты, как, например, главный обвиняемый первого московского показательного процесса Григорий Зиновьев, а также приговоренный к смерти Михаил Тухачевский, Снайдер полагает, что, в отличие от приказа 00447, в самом широком смысле классово-ориентированного, «в приказе 00485, казалось, врагом государства признавалась этническая группа» (С. 110).

Через страницу без всяких дополнительных разъяснений говорится об «этнических убийствах», а перелистнув еще страницу, натыкаешься на утверждение, что, мол, «этнический характер операции... сразу же выступил на первый план» - «как, видимо, и было запланировано с самого начала. В довершение всего цитируется высказывание некоего работника НКВД из Москвы, притом с комментарием, что он ухватил самую суть приказа: «Его организация якобы должна была «полностью уничтожить поляков» (С. 112).

В тему: СССР – государство-преступник. НКВД – преступная организация. Россия покрывает палачей

Снайдер не отвечает на вопрос, почему этого не произошло. Этот вопрос он даже не ставит. Его умозрительные рассуждения, что письмо с инструкциями к приказу 00485 было призвано притушить «интернационалистский инстинкт (а может быть, инстинкт самосохранения)» высшего офицерства НКВД, прежде всего еврейского происхождения, не находит ни малейших оснований в источнике.

Письмо с инструкциями попросту разъясняет, о чем должна идти речь, а именно – о преследовании «польских шпионов», и в том-то и дело, что не поляков как таковых. Такому «шпиону», как это и бывает в реальном мире с разведслужбами, вовсе не обязательно было быть поляком <...> Что в случае с «национальными операциями» дело было не в этнических группах как таковых, а в коллективах, где подозревали и «находили» особенно высокую концентрацию шпионов, - это дополнительно подтверждается тем фактом, что одна из таких карательных операций была направлена преимущественно против этнических русских. Конкретно имеется в виду оперативный приказ № 00493, которым предписывалось преследование так называемых харбинцев. Под этим названием подразумевались бывшие служащие восточнокитайской железной дороги, до середины 1930-х годов находившейся в советской собственности, а также прочие репатрианты из манчжурского города Харбин.

Естественно, было немало этнических меньшинств, которые подвергались в Советском Союзе сталинистской ксенофобии и коллективным подозрениям в шпионаже или (в период войны) в коллаборационизме, что вело к избирательными или огульным репрессиям.

Но это было далеко не то же самое, что национал-социалистическая классификация народов и этнических групп и отношение к ним как к низшим расам. Со стороны Снайдера относить национальные операции к категории этнических преследований столь же ошибочно, как и делать из этого следующий вывод: «Гитлер, подобно Сталину, избрал поляков объектом первой из своих крупных кампаний по истреблению людей по этническому признаку». К этому следует добавить то немаловажное отличие, что Гитлер нападением на Польшу развязал Вторую мировую войну.

Главным признаком книги Снайдера является «этнификация» сталинской политики репрессий. Именно этим при грубом упрощении сложных явлений он пытается объяснить, среди прочего, бегство и изгнание немцев с Востока после 1945 года. Например, высылка (по данным Снайдера) трех миллионов немцев «из демократической Чехословакии» подводится под «сталинскую кампанию этнической чистки» (С. 336 и далее).

По сути, в этом контексте следует рассматривать и последнюю главу, посвященную позднему сталинскому антисемитизму. Собственно говоря, она выпадает из территориальной и содержательной концепции «Кровавых земель», потому что в результате антисемитских акций позднесталинского периода, как констатирует сам Снайдер, убиты были лишь немногие, а такие важные места действия как Москва и Прага находятся по разные стороны той самой территории, о которой идет речь в книге. Тот факт, что антисемитизм позднесталинской эпохи фальсифицировал европейское прошлое, подавив воспоминания о Холокосте на подконтрольных СССР территориях, является плохим оправданием для отступления от критериев концепции «Кровавых земель».

Антисемитизм при позднем Сталине следует рассматривать в контексте восстановления пошатнувшихся в СССР во время войны общественных отношений, причем одновременно происходили и многие другие, не учтенные Снайдером репрессии. То, что многие советские евреи имели контакты за рубежом, которые во время войны устанавливались и поддерживались Еврейским антифашистским комитетом (ЕАФК) и даже государством, а также то, что многих из них воодушевляла идея создания государства Израиль, ставило их под подозрение и противоречило политике отграничения от иностранного влияния, которую стали проводить вскоре после войны.

Лидеры ЕАФК поплатились за это жизнью. «Каждый еврей является националистом и агентом американской разведки», заявлял, по утверждению Снайдера, в конце 1952 года Сталин (С. 369). Однако как отметил Александр Гогун, Снайдер неточно передал эту цитату. В действительности она звучала следующим образом: «Каждый еврей-националист является агентом американской разведки» <…>

В тему: СССР в крови топила малограмотная сволочь: «стукачи» и ЧК в документах Ежова

Впрочем, обозначать на этом основании Сталина как антисиониста, а не антисемита, было бы все же слишком снисходительным. Дело кремлевских врачей-евреев, которых обвинили в убийстве высокопоставленных пациентов, подпитывалось древними антисемитскими стереотипами, и по всей стране распространялись случаи дискриминации евреев и в целом опасные для них настроения.

Как известно, после смерти Сталина идея антисемитского «заговора врачей» сошла на нет. Широко распространенные в его время опасения, что он готовил массовые депортации евреев из городов, не нашли документального подтверждения (37). Но это не останавливает Снайдера от спекуляций на эту тему. <…>

Между тем более чем сомнительно, что сталинские репрессии в течение всего периода его власти отвечали одной и той же логике. Однако на поле исторической футурологии, который в данном случае занимается Снайдер, можно делать любые предположения, поскольку «право вето источников» (Козеллек) за неимением таковых здесь не действует. Но необходимо констатировать, что свое повествование он заканчивает антиисторической, противоречащей фактам картиной антисемитских массовых убийств по приказу Сталина. <…>

Идеологическая разница между сталинизмом и национал-социализмом, разница между антисемитизмом, слившимся с марксизмом-ленинизмом, и расистско-биологическим антисемитизмом, который составлял ядро национал-социалистической идеологии, с легкой руки Снайдера здесь сглаживается, как и разница между преследованием небольшой группы уважаемых советских евреев и Холокостом.

—

Автор: Юрген Царуски

Перевод: Олег Мацнев; опубликовано на сайте Уроки истории

В тему:

• Альфред Рибер. Гражданские войны в Советском Союзе. Часть 2
• «Украинская земля насквозь пропитана кровью». Украина и ее место в Европе глазами британца
• Миф Великой Отечественной