Нариман Гафаров: «Ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод»

Версия для печати

В Украине 18 мая — День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР, в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным — 194111 человек.

Во время общенародной акции «Унутма» («Помни») в течение 2004-2011 годов в Крыму собрали примерно 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. К 73-й годовщине депортации Крым.Реалии совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Нариман Гафаров, крымский татарин, родился 4 марта 1936 года в селе Уркуста (сейчас село Передовое Орлиновского сельсовета Севастопольского горсовета — КС) Балаклавского района Крымской АССР. На момент депортации в состав семьи входили: мать Тифе Гафарова, 1914 г.р., сестра Адика Гафарова, 1932 г.р., младший брат Дилявер Гафаров, 1942 г.р., и бабушка Сааме, год рождения которой я не знаю. Перед депортацией мы проживали в селе Уркуста в доме бабушки, потому что наш дом немцы взорвали в 1941 году.

Бригада спецпоселенцев — крымских татар на лесоповале. Марийская АССР, участок 52. 1950 год

До войны отец Гафар Абдураманов был председателем колхоза. В начале войны весь партактив пошел в лес, отец был парторгом у партизан. В начале 1942 года во время боя он попал в плен.

У отца был брат Эдем Абдураманов, 1920 г.р., его в 1940 году призвали в армию, и он всю войну находился на фронте. При освобождении Харькова 1944 года он был тяжело ранен, в госпитале пролежал два года и женился на женщине, которая его лечила. Мы только в 1957-м узнали, что он жив.

После ареста отца мы очень боялись, к нам часто приходили немцы с переводчиком и допрашивали маму и бабушку, переводчиком был казак, одетый в казачью форму. Мы все плакали от страха.

В тему: Донские казаки: от полицаев Гитлера — до холуёв Путина

Бабушка знала русский язык, она и отвечала. Кто-то сообщил маме, что скоро нас повезут на расстрел. Ночью мама, я и сестра пошли в село Коклюз (сейчас село Богатое Бахчисарайского района — КС), там жила мамина сестра.

Зимой 1942 года у мамы родился сын, назвали Дилявером. Через некоторое время нас снова начали беспокоить немцы и полицаи, спрашивали, кто мы и откуда. Брату было примерно два месяца, и мы — мама и трое детей — ночью вернулись в свою деревню. Мама боялась, что из-за нас пострадает семья сестры. В то время шли сильные бои за Севастополь, и немцев в селе было мало, в основном находились румыны.

Нариман Гафаров (слева) с друзьями на привале. Марийская АССР, участок 52, 1953 год

Жили у бабуси, мама из дома не выходила. Я с детьми ходил за дровами. Взрослых в лес не пускали, стоял казачий пост, казаки ездили верхом на лошадях. Партизаны сильно голодали, недалеко от села было убрано пшеничное поле, мы, дети, ходили и собирали колоски, а бабушка готовила их на ручной мельнице, крутя верхней круглый камень. Из муки пекли ночью лепешки, и по возможности передавали голодным партизанам.

Отца немцы привели в наше село, его руки были связаны, собрали всех сельских. Затем завели его в контору и долго допрашивали. Сестра отца Анифе и я понесли ему суп. На улице стоял часовой, он нас пропустил. В конторе были трое: отец, немец-офицер и тот же казак-переводчик. Есть отцу разрешили, после еды он посмотрел в мою сторону и заплакал. К вечеру отца увезли в село Скеле (сейчас село Родниковое Орлиновского сельсовета Севастопольского горсовета — КС), где его казнили.

18 мая 1944 года в четыре часа утра раздался сильный стук в дверь, мы очень испугались. Мать открыла дверь. Ворвались трое вооруженных солдат, начали кричать и выталкивать нас на улицу. Братья ничего не давали. Мать от испуга не могла одеть детей. Брату было примерно два года, он был без штанишек, в одной рубашке.

Всех жителей собрали на краю села на кладбище. Народу было очень много — в селе насчитывалось 500 дворов. Плакали и дети, и взрослые. Кругом стояли солдаты. Утром подъехало много машин, всех погрузили в машины, никто не знал, куда везут.

Нариман Гафаров: упражнение с гирей. Марийская АССР, участок 52, примерно 1954 год

В тему: Меджлис проведет вечер-реквием в День памяти жертв депортации

Привезли на станцию Сюрень, где было много машин и очень много людей. Машины задом подъезжали к товарным вагонам. А солдаты с оружием в руках заталкивали людей в вагоны, как вагон наполнялся, сразу закрывали двери. Маленькие дети сильно плакали, просили пить и есть.

Везли нас восемь дней, еду не давали, кто, что смог взять из дома, то и ели. Во время остановок двери открывали и спрашивали об умерших. Люди, кто мог, прыгали из вагонов и искали место по нужде, везде стояли солдаты. Пытались разжечь костер, сварить что-нибудь, но не успевали, поезд давал гудок, и солдаты закрывали двери. В вагоне одна женщина сошла с ума, и одна девушка 18 лет умерла из-за того, что от стыда не могла ходить по нужде при таком скоплении людей. Умерших оставляли на путях. Во время пути я ни разу не видел медиков и не заметил, чтобы кому-то оказывали помощь.

Привезли нас в город Чебоксары, Чувашия. Станция от города находилась далеко, всех выгрузили, создали колонну и повели через весь город. Шли где-то пять километров под конвоем, и перед случайными зеваками ругали нас. Пришли как смогли до Волги, нас погрузили на баржи, переправили на левый берег, потом мы прошли пешком еще около одного километра в лес, где стояло много машин, в которые нас погрузили. Проехали примерно 40 километров, и мы оказались на территории Марийской АССР. В лесу стояло много бараков. Примерно 15 машин людей выгрузили, другие поехали дальше. Это был конец мая. Мне было восемь лет и три месяца.

Всех нас собрали в одно место, пришли начальник поселка и комендант. Несколько часов вели беседу. Комендант был худой, невысокого роста, примерно 45 лет, фамилия Петухов, очень строгий. Он нам напомнил, кто мы такие, что нас ждет: сколько лет и за какие нарушения. Затем всех переписали и повели к баракам, каждой семье дали по одной комнате площадью примерно 10-12 квадратных метров.

На следующий день из женщин создали бригады на лесоповал. Здесь была большая конюшня и примерно 50 лошадей и повозки. Женщины валили лес, рубили сучья, пилили бревна длиной 6,5 метра. Мужчины возили их к узкоколейной дороге. Одна бригада грузила в вагоны. Начальником участка (поселка) был Варичкин — очень здоровый мужик, примерно 140 килограммов весом, он имел свое хозяйство: корову, свинью, кур. В первый год людей гоняли на работу с кнутом в руках.

Нариман Гафаров среди двух девушек с велосипедами. Марийская АССР, участок 52, 1954 год

На нашу семью из пяти человек давали по карточкам 600 граммов хлеба, по весу это чуть больше куска хозяйственного мыла. В основном ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод.

В поселке была небольшая школа, в ней стояли четыре длинных стола. За первым столом сидел первый класс, за вторым — второй, за третьим — третий, за четвертым — четвертый класс. Все классы учила одна учительница. В школу я ходил редко, тетрадей не было, писали на старых бумагах и газетах.

Одевать было ничего и ноги были босые, сильно голодали. В 12 километрах от нас был колхоз по-лучше, мы детьми ходили в колхоз, просили картофель и старые лапти. Наматывали на ноги тряпки, надевали лапти и по возможности ходили в школу. Мама рано уходила на работу. Зима была холодная, стояли морозы 35-40 градусов, и я каждый день ходил в лес за дровами и топил печь, чтобы не замерзнуть. Бабушка болела, и все время просила пить, ее заедали вши и клопы.

В трех километрах от нас в лесу, на территории Чувашии, был большой лагерь заключенных и городок офицеров НКВД. Жили они с семьями в отдельных домиках. Каждое утро они выбрасывали тазики с ночными отходами, и мы, дети, утром рано бегали туда собирать картофельные отходы, их промывали, варили и ели.

Зимой 1945 года бабушка умерла. Хоронить без гроба не позволяли. Из досок сбили длинный ящик, помогли соседи. Маму с работы отпустили. Бабушку положили в ящик и забили крышку. Прятать было можно только на колхозном кладбище с согласия коменданта. У кого-то взяли детские санки, гроб хорошо привязали, взяли топор и лопату, я и мама повезли на кладбище в 35-градусный мороз. Вернулись ночью. Мне шел десятый год ...

Зимой снега бывало очень много, на лесоповале одна женщина лопатой делала дорожку от одной сосны к другой, а две пилили дерево. Однажды сосна начала падать назад, женщины побежали в разные стороны по снегу, а маму придавило деревом и сучьями пробило голову. Ее увезли на коне в больницу в Чебоксары. Вернулась через 35 дней, остриженная.

Голодали сильно, я каждый день бегал в колонию за отходами. После болезни мать в лесу не могла работать, ее поставили банщицей. В общей бане стояли два больших чана, мать их заполняла водой, рубила дрова и в субботу топила печь. В выходной день до обеда купались женщины, после обеда — мужчины.

Зимой я часто, почти через день-два ходил за 12 километров в колхоз получше и просил картофель: кто даст, а кто и нет. Обходил около 40 дворов, вечером возвращался поздно, имея пять-шесть картофелин. Мать помоет, пропустит через терку из консервной банки, вскипятит в воде и накормит нас. Зима 1945 года был холодная. Однажды, возвращаясь из колхоза, я отморозил ноги: лапти мои порвались, портянки были плохие. Возвращался я всегда поздно и один. Мама после работы пошла ко мне навстречу и громко кричала. Кругом лес, темно, волки издавали страшные звуки, и я, услышав ее, тоже громко кричал. При встрече она меня сильно обняла, и мы плакали.

Ноги после обморожения сильно болели, через некоторое время стали коричневыми, затем начали заживать и образовалась корка. Я отдирал ее как кожуру испекшегося на костре картофеля. Ноги мои покраснели, я снова начал ходить по колхозу. Марийцы по-русски не знали, и мы просили на их языке: «Абай, рукама пу» — в переводе — «мама, картофель дай». Народу было много, но без картофеля никто не возвращался. Так наступила весна, растаял снег. Со всех участков люди пошли с лопатами на колхозное картофельное поле искать мерзлую картошку, там же на костре пекли, ели и домой приносили.

Нариман Гафаров (слева) с соотечественниками. Марийская АССР, участок 52, 1955 год

В тему: Оккупанты в Крыму запретили Меджлису проводить массовые митинги 18 мая

Летом ели грибы и ягоды. В середине лета поспевала черника. Люди начали ходить в лес собирать чернику, а у меня начали нарывать ноги под большими пальцами. Нарывы были большие и сильно болели, а идти надо было далеко в лес. Я ходил потихоньку босиком и собирал чернику, женщины носили ее в выходной день в Чебоксары, примерно 40 километров от нашего участка, меняли ведро черники на один килограмм муки. Из муки мать варила умач-шорба (суп, основным ингредиентом которого является мука; распространенный в традиционной кухни крымских татар и многих тюркских народов — КС). За то, что я собирал чернику, мать приносила мне картофельный пирожок. Но ягоды заканчивались быстро ...

Дети в школу ходили редко. Учительница вечером обходила бараки и просила, чтобы мы посещали школу. От голода у всех детей были большие животы, а по вечерам на них нападала куриная слепота и они ничего не видели. А во время туалета выходили глисты, жесткие и длинные, по 10-12 сантиметров.

Бараки были старые и без освещения, в них кишели клопы и вши. Люди заготавливали смолистые щепки и использовали их как свечу. Вечером клопы вылезали из щелей. Люди спали посреди комнаты, вокруг наливали воду, но клопы ползли на потолок и оттуда бросались на спящих. В 1946 году умер брат, ему было четыре года. Он ходил всегда без штанов, потому что не было чего одеть, поэтому застудил мочевой пузырь и не мог мочиться.

Так жили до 1948 года. Закончив кое-как четвертый класс, я 1949 году пошел работать. Строили узкоколейная дорогу, и я таскал шпалы до 1951 года. Потом мне дали лошадь, я им возил лес к дороге. Открыли трудовую книжку, мне было 15 лет. В 1953 году начал работать помощником тракториста, а затем стал трактористом.

В 1953 году меня вызвал комендант и взял на спецучет. После этого я каждый месяц бегал к коменданту на подпись, и в этом же году открыли карту в медицинском пункте. В 1955 году, в ноябре, меня призвали в армию. Попал служить в столицу Таджикистана Душанбе. Служил три года в артиллерии, был сержантом.

В ноябре 1958 года вернулся из армии в Сырдарьинский район (на тот момент район входил в состав Ташкентской области, с 1963 года — Сырдарьинской области Узбекской ССР — КС), совхоз Малек. Стаж работы 40 лет, в 55 лет вышел на пенсию в связи с болезнью позвоночника, инвалид второй группы.

В Крым вернулись в 1991 году. У меня трое сыновей и семь внуков. В Крыму в 2001 году умерла мать, а в 2007 году умерла мать моих детей.

Адрес депортации — Марийская АССР, Звениговский район, с. Липша, участок 52. В Крыму проживаю в поселке Белоглинка Симферопольского района. Мне 74 года (на момент написания воспоминаний, датированных 2009 годом — КС).

***

Зера Перия: «Дом наш стоит, живут в нем чужие люди»

Семья Перия: Хатитдже Перия (мать Зеры) и ее 8 братьев«. Гурзуф, довоенное фото

Я, Зера Перия, крымская татарка, родилась 24 марта 1934 года в поселке Гурзуф Ялтинского района Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: бабушка Джумаде Перья, мать Хатидже Перья (1915 г.р.), я, Зера Перья (1934 г.р.), сестра Дляра Перья (1935 г.р.), дядя Эмирасан Перья (1900 г.р.), тетя Лютфия Перья (1909 г.р.), ее дочери Ульвие Перья (1931 г.р.) и Рефика Перья (1938 г.р.).

​На момент депортации семья проживала в поселке Гурзуф Ялтинского района по адресу: улица Мечетная, дом 22. Дом был пятикомнатный, двухэтажный. Дом, построенный моим дедом Абдул-Асаном Перья, и сейчас стоит.

Моего отца Кямиля Муждабаева (1913 г.р.) забрали на службу в 1939 году, а когда началась война, он ушел на фронт.

У бабушки было 9 детей: 8 сыновей и одна дочь — это моя мама. Кроме старшего сына всех семерых сыновей забрали на фронт. Это Иззет Перья (1906 г.р.), Сеитумер Перья (1902 г.р.), Идрис Асанов (1908 г.р.), Мамут Перья (1911 г.р.), Сервер Меметов (1904 г.р.), Шукри Перья (1916 г.р.) и Эскендер Перья (1918 г.р.). Из них двое пропали без вести на фронте.

Иззет Перия, дядя Зеры, примерно 1941 год

В тему: Кырымлы — это татары из Крыма

18 мая 1944 года ночью, примерно в 2-3 часа, сильно постучали в калитку, мы, конечно, все проснулись, испугались, дядя открыл им дверь. В дом вошли три человека: два солдата и один офицер. Один из них был с автоматом. Ничего нам не объяснив, солдаты приказали всем быстро одеться и выйти на улицу.

​Сначала нас переписали пофамильно. Они сказали, что нас выселяют на 3 дня, с собой взять еды на 3 дня. Бабушка начала плакать, сказала, что, наверное, нас поведут на расстрел, и мы все заплакали. Из дома ничего не разрешили брать, даже личные вещи и документы.

Всех нас погнали в центр деревни на площадь. Вокруг площади стояли вооруженные солдаты с собаками. Все думали, что нас всех собрали на расстрел. На рассвете, ничего не объяснив, нас погрузили на грузовые машины и повезли на Бахчисарайский железнодорожный вокзал. Там продержали целый день, и только к вечеру нас погрузили в «телячьи» вагоны, окна которых были обтянуты колючей проволокой. Нам ничего не сообщили, за что и куда нас отправляют.

Итак, из нашего дома было выслано 8 человек.

Вагоны были переполнены до отказа, в два яруса. В первом вагоне ехали сопровождающие солдаты. В вагоне не было никаких условий, ни воды, ни туалета. В них было много детей и стариков, и было очень душно, люди болели, о медицинской помощи и речи не было.

​Когда поезд останавливался, все бежали искать воду и ставить кастрюли, чтобы что-нибудь приготовить, иногда это удавалось, а иногда нет. Раздавался гудок поезда и все, схватив кастрюли, бежали к вагонам. Дядя с мамой кормили нас баландой, приготовленной на воде из муки. Иногда давали сухари с плесенью, мы мочили их в воде и ели.

​Вот когда поезд в очередной раз остановился, моя бабушка Джумаде Перья вышла искать воду и не успела. Попытавшись заскочить в движущийся поезд, упала на рельсы и колесами отрезало ей ноги. Заметив это, машинист остановил поезд, солдаты вытащили ее из-под колес и оттащили подальше от железной дороги. Увидев происходящее, дядя с мамой пытались выбраться из вагона к ней на помощь, но вагон был закрыт снаружи. Бабушку так и оставили в степях Казахстана на съедение волкам...

В то время, когда моя бабушка умирала в поле, ее семеро сыновей защищали Советский Союз. Два ее сына — Иззет Перья и Эскендер Перья — без вести пропали, а 5 сыновей вернулись с войны в Среднюю Азию к семьям.

Эскендер Перия, дядя Зеры, примерно 1941 год

Очень много умирали в вагонах от болезни и голода, умирающих не хоронили. Солдаты открывали двери вагонов и спрашивали: «Умершие есть?» Если были, то их забирали и оставляли вдоль железной дороги.

​В пути мы были около месяца. Питание выдавалось один раз в сутки: ведро баланды на вагон и по кусочку хлеба на каждого. Ни чашек, ни ложек не выдавали, ели по очереди из случайно прихваченной посуды.

Нас привезли на железнодорожный вокзал города Беговат, Узбекистан. Затем распределили по машинам и повезли на участок № 8, разместив в землянках, в которых раньше жили пленные. В землянках помещалось до 6-7 семей, почти каждый день кто-то умирал от кишечно-инфекционных заболеваний, брюшного тифа, малярии, дизентерии.

Потом объявили, что нас повезут обратно в Крым, и мама решила поехать. Нас посадили на открытые платформы поезда и повезли в Таджикистан. Попали в колхоз Кизили Октябрьского района (в конце 1980-х гг. переименован вБохтарский район — КР) Курган-Тюбинской области, это Вахшская долина. Нас, четыре семьи, поместили в заброшенном сарае без окон и дверей, спали на соломе.

На второй день всем объявили собраться около конторы. После того как все собрались, пришел комендант, переписал всех пофамильно и заставил расписаться. Он объявил, что из этого района никуда уезжать не разрешается, невыполнение этого требования грозит 20-ю годами тюрьмы, каждые 10 дней следует приходить в комендатуру на подпись.

​Нам приходилось раз в месяц ходить на подпись. Работали по 10 часов на хлопковых полях, чистили арыки, бригадир не отпускал людей, пока не садилось солнце. Потом стали выдавать муку, но очень мало, нам не хватало. Мама варила какую-то траву, туда прибавляла чуть-чуть муки и этим кормила нас. Потом этой муки не стало, и мы с сестренкой обе опухли от голода.

Сестренка, не выдержав, умерла, ей было 10 лет. Хоронить было некому, и мама попросила одного местного человека. Он выкопал ямку, и мы похоронили сестренку.

Потом мама решила, как спасти меня, она заставляла меня ходить по дворам просить подаяние. Я ходила и просила, кто подавал, а кто выгонял. Вот однажды, когда я пошла в другой колхоз попрошайничать, местные мальчишки стали дразнить и бросать в меня камни и кричать грубости вслед. Тогда я, обессиленная от голода, очень сильно обиделась. Убежав от них, села и сильно плакала, решила покончить с собой (мне было тогда 11 лет). У нас протекал канал шириной 5-6 метров, я подошла к этому каналу и стала раздеваться для того, чтобы мама поняла по одежке, куда я делась. Только хотела прыгнуть, как тут появился человек верхом на лошади. Увидев меня, он начал кричать: «Ты что, купаться собралась? Ну-ка быстро домой!» Я схватила одежду и побежала домой. Так я осталась жива.

​Маме про этот случай не рассказала, но сказала, что больше попрошайничать не пойду. На следующий день мама рано утром разбудила меня, и мы с ней убежали из этого колхоза. Мы были уже далеко, как нас догнал комендант верхом на лошади и стал бить маму плеткой. Мама меня прятала за собой, чтобы мне не досталось. Комендант пригнал нас обратно и сказал, что если еще раз убежим, то отправит в тюрьму на 20 лет.

В 1946 году нас с мамой переселили в поселок № 7. В этом поселке большинство составляли русские и немцы. Мама стала получать за трудодни продукты, а я пошла в первый класс, мне было 12 лет. Обучение велось на русском языке, в классе я была переростком и русского языка не знала. К сожалению, не помню, как звали мою первую учительницу. Она очень помогала мне, благодаря ей я научилась говорить по-русски.

После школы я ходила в одну русскую семью. Они жили хорошо, муж работал трактористом, а жене я помогала убираться по дому. Она меня кормила и домой кусочек лепешки давала.

​С 1944 по 1956 годы каждый месяц ходили на подпись в комендатуру. В местах спецпоселений был полный беспредел, коменданты, что хотели то и делали. Например, комендант Шереметов сильно бил маму плеткой (даже следы остались на теле) за то, что мы хотели уйти в другой колхоз, чтобы выжить. За малейшее требование о возвращении в Крым сажали в тюрьму.

После выхода указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года, согласно которому с крымских татар и некоторых других депортированных народов были сняты ограничения по спецпоселению без права на возвращение на родину, в местах высылки существенных изменений не произошло.

В 1952 году я вышла замуж за Музафара Газиева, он был круглой сиротой, у него умерли родители и он жил у чужих людей, благодаря которым и выжил.

В 1954 году нас нашел мой отец, через комендатуру он вызвал нас в Таджикистан, в город Ленинабад. Отец нам очень помог материально. Мы прожили в Ленинабаде с 1954 по 1995 годы.

​В 1995 году мы приехали на Родину, в Крым. Когда возвращались, было страшно обидно и больно за то, что мы не услышали со стороны государства никаких извинений, уже не говоря о компенсации имущества, возмещении морального ущерба, нанесенного всему народу.

Переехав в Крым, построились. В настоящее время я — пенсионерка, живу с мужем, вместе с нами живет сын Руслан со своей семьей. Другой сын Юсуф живет с семьей в Симферополе. У нас с мужем 7 внуков и 7 правнуков. Только живем мы в Белогорском районе, а не там, где родилась, в Гурзуфе Ялтинского района. Дом наш стоит, живут в нем чужие люди.

(Воспоминание датировано 15 января 2010 года).

Записал Эльведин Чубаров, крымский историк, координатор Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа; УІНП и Крим.Реалії

В тему:

• Департация крымских татар: истории выживших
• Депортация крымскотатарского народа — как это происходило
• С начала аннексии Крыма около 20 тысяч крымских татар покинули полуостров
• «Черная легенда» о крымских татарах должна быть развеяна
• Поминальный звон: УПЦ КП присоединяется к трауру по депортации крымских татар