«Вас выселяют, даем 15 минут на сборы, взять еду на один день и немного одежды»

Версия для печати

Анифе Менсеитова: «В Джанкое нас начали грузить по 7-8 семей с вещами в один вагон. Лежать места не было, даже больные сидели ... Я была на пятом месяце беременности, в нашем вагоне были еще женщины с маленькими детьми. Воды пить нет, еды нет, туалета нет ... Раз в день в ведре приносили похлебку с ячменной или гороховой крупой. Наливали по одному черпаку в чашку. Больные и дети ели с одной миски ... Если в вагоне умирали люди, их выносили из вагонов и оставляли вдоль дорог.»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным — 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Анифе Менсеитова, крымская татарка, родилась 25 мая 1923 года в селе Борлакъ Тама (ныне Новокрымское, к/з Буденный) Джанкойского района Крымской АССР.

В 1943 году, в августе месяце, вышла замуж за крымского татарина Сеитлюмана Менсеитова, проживавшего в селе Владимировка (к/з им. 17-го партсъезда) Джанкойского района. В мае 1944 года нашу семью выселили из села Владимировка (сейчас этого села нет).

Наша семья: свекор Алимсеит Менсеитов, 65 лет, свекровь Лятифе Менсеитова, 55 лет, муж Сеитлюман Менсеитов (1920 г.р.), я, Анифе Менсеитова (1923 г.р.), сестра Мусемма Менсеитова (1926 г.р.), брат Керем Менсеитов (1930 г.р.), брат Эльведин Менсеитов (1931 г.р.), брат Зинедин Менсеитов (1933 г.р.) и сестра Сабрие Менсеитова (1936 г.р.).

Дом, в котором мы проживали до депортации, был большой, у нас также имелись конюшня, коровник, курятник, погреб, 2 тонны пшеницы в яме, кукуруза в мешках, корм для птицы, корова, телята, барашки. Незадолго до выселения мы зарезали барашек, мясо было засолено в бочках и закопченное, потому что румынские солдаты очень воровали скот.

В тему: Во Второй Мировой войне погиб каждый пятый украинец

Мебель в нашем доме была новая, потому что мы недавно поженились: кровати, шифоньер, ковры, матрацы, постель, очень много посуды, две швейные машинки.

Мой муж Сеитлюман Менсеитов был призван в армию в 1940 году. Служил в Минске, Бресте, Житомире. В 1941 году служил на границе в Белоруссии, участвовал в боевых действиях против немцев. Перед очередным боем, а они, солдаты, должны были идти в атаку, их командир вышел вперед, сдался сам и всех солдат в плен немцам. Через 2 или 3 месяца мой муж и еще двое солдат сбежали из плена, но их поймали через 15 дней. Он попал снова в лагерь, но и оттуда сбежал, убив немецкого солдата и переодевшись в его шинель. В нашем селе отец появился где-то в июне 1943 года. В селе тогда были немцы, они собирали всех и отправляли в Германию. Но староста общины уговорил, чтобы отца оставили, так как он был единственный тракторист-комбайнер. Отец сам пахал, сеял, убирал урожай и затем всем раздавал по дворам.

В феврале 1944 года наше село обстреляли самолеты. Мой муж Сеитлюман Менсеитов был за 2 километра от дома и попал под обстрел. Правую ногу оторвало по колено, а в левой ноге пуля прошла навылет ниже колена. В нашем селе были солдаты-румыны. Они увезли его в санчасть. У моего отца в доме уже 3-4 месяца жили телефонисты-румыны. Они позвонили в санчасть и сказали, что под обстрел попал молодой парень (отцу было 24 года, а кроме него молодых ребят в селе не было). Эти солдаты-телефонисты привезли своего врача, ему сказали, что отец тоже румын. Затем мужа повезли на машине в Воинку, там ему оторванную ногу отрезали по колено, а через 2 дня перевезли в Симферополь. Там загипсовали вторую ногу, а через 20 дней привезли обратно, потому что никакого лечения не было, только промывание.

10 апреля 1944 года в село пришли наши солдаты, и мы повезли мужа в больницу в Джанкой, потому что ноги не заживали. Но его не приняли в больнице, сказали, что нет мест, и мы вернулись домой. Никакой пенсии ему тоже не давали. Когда нас депортировали в Узбекистан, мой муж с этими ранами перенес тиф, малярию, а в ноябре 1945 года ногу, которая была по колено, отрезали еще на 16 сантиметров, потому что началось заражение. Только в 1956 году, когда мой муж поступил на работу конюхом в больницу и отработал 10 лет, ему дали пенсию как инвалиду III группы (общее заболевание), а следующая комиссия дала II группу и пенсию 160 рублей.

В 1944 году, где-то 14-15 мая, в нашем колхозе в Крыму появились какие-то военные и начали заставлять людей платить налоги. Мы им сказали, что мужчин нет — все на фронте, остались одни старики. Но они заставляли людей продавать скот, зерно и выплачивать налоги. Мы остались ни с чем.

18 мая 1944 года в наш двор утром рано пришли двое солдат и сказали нам никуда не уходить. Один остался во дворе, а другой зашел в дом и сказал: «Вас выселяют, даем 15 минут на сборы, взять еду на один день и немного одежды». Мой муж лежал больной, одной ноги по колено не было, вторая была в гипсе. Он спросил у солдата: «А куда выселяете?». Солдат ответил, что не знает, но «наверное, далеко». Солдат сказал, что людей собирают и отвозят в Джанкой на вокзал. Мы спросили у солдата: «А как же мы поедем, у нас же раненый?». Солдат сказал, что сейчас приедет повозка и заберет. В доме находились еще двое больных, братья мужа 13-ти и 14-ти лет — у них был сыпной тиф. В деревне шла эпидемия тифа и кори. Их всех погрузили на повозку. Мы успели взять один матрац, одно одеяло, три подушки для больных, у которых была температура около 40 градусов.

В дом нас больше не пустили, мы даже не позавтракали, нас погнали голодных и больных. Один солдат закрыл на замок наш дом, остался там, а другой поехал с нами. Нас всех согнали на край села, где была мечеть. Людей не собирали, там грузили на грузовики и отвозили на станцию в Джанкой. Когда мы выходили из дома, свекор успел бросить на повозку мешок пшеницы.

В Джанкое нас начали грузить по 7-8 семей с вещами в один вагон. Лежать места не было, даже больные сидели, облокотившись друг на друга. Я была на пятом месяце беременности, в нашем вагоне были еще женщины с маленькими детьми. Воды пить нет, еды нет, туалета нет. Когда останавливался поезд, один раз в день в ведре приносили похлебку с ячменной или гороховой крупой. Наливали по одному черпаку в чашку. Больные и дети ели с одной миски. По пути следования все в вагоне завшивели. Если в вагоне умирали люди, их выносили из вагонов и оставляли вдоль дорог.

1 июня 1944 года мы приехали в Узбекистан на станцию Чартак (город и железнодорожная станция в Наманганской области — КР). Нас всех спустили из вагонов на носилках. Медсестра распределяла больных по больницам. Наша семья из шести человек попала в больницу Уйчи (поселок в Наманганской области, центр Уйчинского района, расположен в 5 км от станции Чартак — КР). А троих из нашей семьи — свекра и двух братьев отца — отправили в колхоз им. Крупской Наманганской области. В больницах нам давали на завтрак 50 г черного хлеба, а на обед и вечер — баланду из ячменной муки. Через месяц нас выписали из больницы, и мы поехали домой в колхоз. В колхозе нам на неделю давали на семью 4 кг неочищенного риса и 0,5 кг хлопкового масла. Из 4 кг неочищенного риса выходило 2,5 кг очищенного. Дом наш был недостроенным: ни окон, ни дверей, ни печки, ни дров. Начиналась эпидемия малярии, по домам ходила медсестра и давала больным порошок акрихина.

Начали выдавать паек — по 6 кг пшеницы. Когда в ноябре мой муж пришел из больницы на костылях, после ампутации ноги, паек нам уже не давали. После больницы он устроился сторожем в колхозе, за работу ему давали 1 лепешку (300 г). В ноябре 1944 года я родила, вес ребенка был нормальный (3 кг 200 г) но он прожил очень мало: нам нечего было есть, и медсестра к нам не приходила. Через 1,5 месяца ребенок умер.

В январе 1945 года умерла от голода свекровь Лятифе Менсеитова в возрасте 56 лет. Свекор в марте этого же года умер в возрасте 66 лет — тоже от голода. Младшего брата и сестру мы отдали в детдом в селе Чуртук (с/с Унхаят) Уйчийского района, где жили наши родственники. Там мы устроились на работу в больницу. Я работала санитаркой, прачкой, сестрой-хозяйкой, а мой муж-инвалид устроился конюхом в больницу, возил продукты в больницу. Было очень тяжело: еще два брата и сестра мужа жили с нами, потому что муж был в семье старшим. Пока братья не женились, и сестра не вышла замуж, они жили с нами.

О том, что стали выдавать по 5000 рублей на семью на строительство, мы узнали только на следующий год. Нам дали всего 100 рублей, но эти деньги у нас удержали через год. Нарушителей трудовой дисциплины в нашей семье не было.

В местах депортации мы ходили из колхоза в сельсовет за 3 км каждый месяц расписываться в том, что никуда не пойдем и не поедем без разрешения. Расписывались все, кто был старше 18 лет. Нас пугали тем, что кто нарушит комендантский режим, того сошлют на 20 лет на каторгу. Поэтому мы все боялись этого.

В первый год депортации и в 1945 году в нашем колхозе умерло очень много соотечественников от голода. Все они похоронены на кладбище в колхозе им. Крупской. В Узбекистане в то время была эпидемия тифа и малярии, поэтому из местных жителей тоже много умирало.

В трудармии из нашей семьи никто не был.

Я закончила 7 классов в Крыму на родном языке. У меня болела мама, поэтому я не смогла учиться дальше, а когда началась война, я работала в колхозе вместо нее.

В местах депортации мы получали газету на крымскотатарском языке и слушали передачи на родном языке. Но мы жили в селе, концерты у нас были очень редко. К нам приезжал ансамбль «Хайтарма».

В тему: Крым — их

Все свадьбы, праздники, дуа (молебен — КР), никях (религиозный обряд бракосочетания — КР), дженазе (похороны — КР), ораза (религиозный пост — КР), мы проводили так же, как и наши предки, по народным традициям.

А со своими родными я встретилась в 1954 году. Мои родители и сестры попали на станцию Китаб (железнодорожная станция и районный центр в Кашкадарьинской области Узбекистана — КР). Адрес я нашла через год, но только после смерти Сталина нам разрешили встретиться со своими родными.

Я родила семерых детей. Двое умерли — сын в возрасте полутора месяцев и дочь Диляра, ей был год, когда она умерла от воспаления легких. Остались живы сыновья Нариман (1948 г.р.), Вельен (1954 г.р.) и Сулейман (1956 г.р.), дочери Зоре (1958 г.р.) и Зера (1960 г.р.).

В 1959 году мы переехали в другой район — Задарьинский, с. Джумашуй Наманганской области. У нас была многодетная семья, поэтому нам дали новый дом. Рядом была автобаза, мы устроились туда на работу: муж — сторожем, а я — заправщицей. Муж тоже потом перешел на работу заправщиком. Там мы проработали 21 год, откуда вышли на пенсию.

В 1980 году тяжело заболел муж — сахарный диабет, инсульт. В феврале 1988 года он умер.

В Крым мы переехали в ноябре 1989 года с семьей младшего сына, устроились в с. Батальное Ленинского района. Старший сын Нариман переехал в 1991 году в с. Марьевка того же района, сейчас проживает в Симферополе, Средний сын еще в Узбекистане. Приехать возможности у него нет, две его дочери учатся там.

Старшая моя дочь Зоре в 2001 году тяжело заболела (рак), в 2003 году она умерла. У нее осталось трое детей, проживают в с. Крымка Джанкойского района. В этом же селе проживает младшая дочь Зера Менсеитова (Газиева) со своей семьей. Я живу с дочерью.

(Воспоминание от 18 декабря 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров — крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий; опубликовано в издании Крым.Реалии

В тему:

• Департация крымских татар: истории выживших
• Депортация крымскотатарского народа. Воспоминания репрессированных: часть 2
• Нариман Гафаров: «Ели грибы и ягоды. Лето прошло быстро, наступила зима, начался голод»
• «Вы все предатели, шпионы и диверсанты»
• Как в путинской России травят этнических немцев рассказал The Times