«Почему не пожизненное заключение или расстрел?»

Версия для печати

Как начинался разгром украинского национального движения в 60-х. Один из поворотных моментов этой истории — скандал на премьере фильма «Тіні забутих предків». Воспоминания Светланы Петровской. Часть 2.

Мы продолжаем публиковать воспоминания Светланы Петровской — заслуженного учителя Украины и основательницы киевского Общества Януша Корчака. В 1950–1960-х годах, когда она преподавала историю в киевской школе, вместе с расцветом оттепели начало зарождаться новое украинское национальное движение. Однако уже в середине 1960-х оно было безжалостно разгромлено. Светлана Васильевна вспоминает один из поворотных моментов этой истории — скандал на премьере фильма «Тіні забутих предків» («Тени забытых предков» - русск.)

— а также рассказывает, как говорить с детьми о репрессиях в тоталитарном государстве.

На премьеру этого фильма нас пригласил Иван Дзюба. И сейчас во всех учебниках написано, что там произошло.

1965 год. Кинотеатр «Украина» на улице Карла Маркса (сейчас Городецкого). Премьера фильма «Тіні забутих предків» Сергея Параджанова, фильм по мотивам рассказа Михаила Коцюбинского. Вход по пригласительным.

На эту тему: Сергей Параджанов и слежка КГБ

Зал переполнен. На сцене президиум: режиссер, вся съемочная группа, приглашенные жители из карпатских сел, игравшие в фильме, представители творческой интеллигенции. Торжественное открытие премьеры. Ведущий представляет участников, потом слово дают Ивану Дзюбе. Он приветствует участников, говорит о родившемся украинском национальном кинематографе, а потом переходит на текущие события и вдруг произносит: «На Украине начались массовые политические аресты. Во Львове и Киеве арестованы…»

Шок в зале. Гробовая тишина. Устроители в полной растерянности. А потом, кажется, директор кинотеатра выскакивает на сцену и начинает оттаскивать Ивана от микрофона, лишая его слова. Это было открытое насилие. Дзюбу оттащили и от микрофона, и от сцены. Тогда с другого конца на сцену выскочил молодой человек (я тогда не знала, что это был Василий Стус, молодой украинский поэт) и продолжил: «Проходят аресты украинской интеллигенции. Во Львове арестованы…» – и называет десятки фамилий, а потом говорит: «Кто против массовых политических репрессий – встаньте!»

Тишина в зале. Поднялось шесть человек: в первом ряду встал Олег Бийма, ученик 10-го класса 87-й школы, я знала его, за мной сидел Юлий Синкевич, скульптор, с которым я приятельствовала, и я вскочила, остальных трех я не запомнила. Но оглянулась и сосчитала.

Думаю, что желающих встать было гораздо больше, но они не успели. Все происходило молниеносно. Меня Мирон (Мирон Семенович Петровский, литературовед, муж С.В. Петровской - ред.) и люди, сидящие рядом, пытались посадить, но не смогли. Мирон запомнил реплику, раздавшуюся за спиной: «Подумаешь, массовые репрессии, всего несколько десятков человек». Вдруг кто-то догадался, и сначала пустили какой-то вой из микрофона, а через минуту-две начали фильм, разбирая стулья президиума уже во время фильма. Конечно, фильм произвел ошеломительное впечатление: мы этой Украины, ее красот, ее обычаев не знали, а актерская и режиссерская работа были абсолютным открытием. Выходя после фильма, мы не знали, начнутся аресты сразу же или позже. Было страшно от всего этого.

Аресты начались позже и уже не прекращались. Начался погром украинского национального движения, которое только зарождалось. Оттепель кончилась, наши надежды какое-то время еще теплились, но после Чехословакии их не осталось. Стало невозможно дышать и жить от стыда за страну. И за свою беспомощность что-либо изменить.

Школа тоже изменилась. Я продолжала работать в 126-й, мне дали руководство в 6-м классе. В своем классе я читала историю. Я с самого начала старалась подружиться с классом, знакомилась с ребятами. Это была дарницкая школа, и в ней было много детей рабочих и инженеров радиозавода. Были благополучные семьи, но были и совершенно неблагополучные – пьющие, разведенные, избивающие детей, – как обычно в советской жизни. Но дети есть дети, общение с ними дает силы, радость.

В те годы мы обязаны были каждую неделю проводить политинформацию утром по понедельникам. Мы приходили к 8 утра, политинформация длилась полчаса. Иногда она продолжалась и на моих уроках истории.

Однажды – это был 6-й класс, кажется, зима 1966 года – во время политинформации поднялась рука, и маленькая девочка с косичками, Лена Жукевич, спросила:

– Светлана Васильевна, я не понимаю. В газетах и по радио говорят, и вы тоже упоминали, что в Москве начались какие-то политические процессы. Например, процесс над Синявским и Даниэлем. Говорят, что они изменники Родины, они печатали свои произведения за границей. Суд вынес приговор: им дали по 5 лет. Но ведь измена Родине – это страшно! Почему же им дали так мало? Почему не пожизненное заключение или расстрел?

Класс Светланы Васильевны Петровской. В центре – Светлана Васильевна, вторая слева – Лена Жукевич, которая задавала вопросы о суде над Даниэлем. 1968 г. Фото из архива Светланы Петровской

Это рассуждения шестиклассницы. С точки зрения советской девочки, учащейся в советской школе с ее идеологией, вопрос поставлен правильно. Я и сама от советской идеологии далеко не ушла еще, потому что мало знала. Но как ответить? Я оперлась о стенку около окна и страшно побледнела, у меня все внутри замерло – у меня уже был маленький сын. Что ответить? Вся жизнь пробежала перед глазами. Я растерялась, но спросила, не зная, как выйти из положения:

– Лена, скажи, пожалуйста, а ты читала книжки, из-за которых судят Синявского и Даниэля?

– Нет.

– А ты когда-нибудь спрашивала их в библиотеке?

– Нет, никогда.

– Понимаешь, я тоже не читала этих книг. Их нигде нет, и никто из нас их не может прочитать. Представь себе, что ты, советская девочка, попала в какую-то неприятность. И ты жалуешься на нее в своем сочинении, говоришь, как тебя обидели. А эту обиду выдергивают из твоего сочинения, из контекста, и объявляют тебя антисоветчицей. Как ты будешь себя ощущать?

– Плохо, – говорит она.

– Понимаешь, мы ничего не знаем. Потому судить этих людей я не могу. Я не могу проверить, правильно ли судят, я не знаю этих текстов.

…Понимаете, ребята, чтобы судить так строго и говорить, что мало дали и нужен расстрел, надо знать. А знаем мы очень мало. Прежде чем наказывать человека, нужно посмотреть на происходящее со всех сторон, чего мы с вами сделать не можем. И я тоже не могу, и поэтому не могу ответить.

К тому времени я уже знала о Синявском и Даниэле, они были арестованы еще в 1965-м, в самиздате ходили их сочинения.

Это было только начало. Вопросов было много. Мы постоянно с ребятами обсуждали все, что происходило в стране.

…Чтобы быть учителем и воспитывать детей, нужно не просто жить с ними в одно историческое время, нужно иметь общие интересы: мы должны читать книги, смотреть спектакли, которые нас могут связать, обсуждать события. С ребятами можно и нужно разговаривать постоянно, и разговаривать как со взрослыми. То, что они не понимают, они поймут потом, но многое запомнят.

В 1968 году вышел фильм «Доживем до понедельника». Я его посмотрела сама – я всегда старалась сначала посмотреть, а потом предлагать ребятам. Я уговорила всю школу сделать такой день культпоходов: с трех последних уроков мы идем всей школой в кино, начиная с 5-го класса. Мы пошли на «Доживем до понедельника». Фильм нас потряс. Я понимала, что детям обязательно нужно его увидеть, особенно старшим классам – это у нас уже был 7-й класс. У меня была привычка: после такого похода не расходиться домой, а хоть на какое-то время остаться и разобрать тут же, по горячим следам, а потом пусть думают. Мне важно было эмоциональное восприятие. Не все дети могут говорить сразу после фильма, но какие-то говорят. После «Доживем до понедельника» мы закрылись в одном в классе. И вот поднимается рука, и Женя Рубановская спрашивает:

– Там есть момент в фильме, когда учитель приходит домой, мама его кормит обедом, а он читает письмо, которое она ему передала. Письмо на каком-то бланке. И в письме написано: «Я проверил свою дочь, она знает историю на 4 или выше, Вы же ей поставили 3, занизили оценку. Я требую, чтобы Вы пересмотрели свою позицию по отношению к моей дочери». Учитель очень расстроился, он перестал есть. Мама ему говорит: «Не обращай внимания, он дурак!» А учитель ей отвечает: «Нет, он не дурак, его поддерживают воспоминания». Я не поняла, какие воспоминания его поддерживают?

На эту тему: Забытые. С какими проблемами живут в Украине советские политзаключенные и диссиденты

Вопрос потрясающий. Я сама не обратила внимания на этот эпизод, потому что я больше знаю и у меня он не вызвал вопросов: я поняла, что это на бланке КГБ написано. А детям нужно было многое объяснять. Я обратилась к классу, какие идеи были у детей по поводу того, что за воспоминания его поддерживают. И тогда встает Даня Вовнобой. И говорит:

– Я не знаю. Но мне кажется, что это что-то о 1937–1938 годах. Я помню, мы с родителями разговаривали о репрессиях.

Это было уже далеко после ХХ съезда, это уже не было так запрещено. Но в школьные программы это пока что не проникло глубоко, немного говорили, изучая ХХ съезд партии, да и дети были не в 10-м классе, где это рассматривается. Я сказала:

– Даня, ты прав. Этого человека поддерживают воспоминания о том, как он, очевидно, работал в органах безопасности в то время, когда были сплошные посадки, чистки, репрессии безвинных людей – инакомыслящих, передовых, интеллигентных. Пик сталинского террора.

На самом деле иногда просто не понятно, за что репрессировали – даже сейчас, когда я смотрю прямые трансляции у Соловецкого камня и вижу эти списки, диву даюсь, как можно было репрессировать весь народ.

Печатается в сокращении.

Материал подготовила Ольга Канунникова

Источник: Уроки истории

На эту тему:

• Сьогодні народився Василь Стус: біографія та найвідоміші цитати видатного українця
• В'ячеслав Чорновіл: у боротьбі за українську Державу
• Алла Горська: запалюючи інших, згоріла сама
• Легендарна Галина Севрук перейшла на українську мову в 40 років
• «Ставит себя выше правительства». Петр Григоренко: украинец, защищавший крымских татар
• Оксана Мешко. Как КГБ не смог одну «козацьку матір»» победить
• «Если нет Бога, все позволено». Запредельная судьба Юрия Литвина
• Возвращение